Избранное

Опять запил Сашуха Пискарев.
Дрожит жена, посуда, хата.
Гремят слова из сотни слов:
«Вся власть в руках пролетариата!»

А вот вчера лишь комиссар,

Изрядно выпив за обедом,
В Магнитогорск решил сослать
«Середняка», Боноку – деда.

С часовни купол, что кочан

Был сброшен, между прочим, к разу,
И черный ворон по ночам
Людей увозит по доказу.

Отец! Тех лет суровый перегиб,

Дивлюсь, не взял тебя за жабры.
Тебе везло,
хоть ты погиб,
Но на войне
и смертью храбрых.

Тебя, хватившего «сырца»,

В кромешном орудийном гуле
Вдали от дома, от крыльца
К сырой земле пришило пулей.

Упал, заснул, как от вина,

и встать не хочешь, будто стыдно.
…Отец, вставай! Твоя жена
Уж не ругается обидно.

Она так ждет тебя, отец.

Мне жаль ее: она же плачет.
И я подрос. Я, твой малец,
Ведь ты хотел со мной рыбачить.

Родимый край. Родимый дом.

Досчатый стол, скамья, полати…
ОТЕЦ, давай в него войдем.
А пить не будем, правда, батя?

Разве на то дана нам жизнь.

А перегибы? – Ну, их, право.
Отец! Отец! Но, нет, ты спишь,
Довольствуясь посмертной славой.

Город ранних весен

Я вырос в городе железнодорожников
С промасленными в скверах липами,
Где тишину всегда тревожили
Гудки локомотивов сиплые.

А провода у телефонной станции

Тянули грустные мелодии.
Ночами парни, возвращаясь с танцев,
Горланили гитарные пародии.

Здесь все пропахло шлаком, битумом

И под безмолвный оклик светофоровый
Отсюда в даль, загадочно открытую.
Неслись составы, сломя голову.

За ними вслед по шпальной лестнице

И я хотел бежать безропотно
В мир чистый, зелени и светлости,
Без грязи, шлака, дыма, копоти.

И лишь, когда февраль под окнами

Кончал трясти седыми космами,
Светлел вдруг город наш заклекнутый,
Тонул в горластой птичьей россыпи.

В ручьях, в кюветах огороженных

Искрилось солнце золотыми блестками.
Наш город железнодорожников
Природа ранними одаривала веснами.

Душа простонародная