Избранное

Разумеется, это были детские стихи. Но самая мысль меня поразила. Помните мальчика с голубями, которого где-то под Москвой, кажется, в Верее, застрелили немцы? В стихотворении рассказывалось о том, как глубокой ночью этот мальчик встает из могилы. С голубем, сидящим на левом плече, он идет навстречу германской армии через минированные поля и колючую проволоку, через рвы и бастионы. «Кто идет?» — спрашивает его немецкий солдат. И мальчик отвечает: «Месть!» — «Кто идет?» — спрашивает его другой. И он отвечает: «Совесть». — «Кто идет?» — спрашивает его третий. И он отвечает: «Мысль». В него стреляют из винтовок и пушек, самолеты пикируют на него, вокруг падают бомбы и мины. Он идет, и белый голубь сидит у него на плече.

И вот безумие охватывает германскую армию. Все говорят лишь о нем. «Вы слышали, русский мальчик с голубем на плече опять появился в 9-й дивизии?» — «Полно, лейтенант. Уверяю вас, что это детская сказка». Но он появляется в ту минуту, когда о нем говорят. Он проходит — бледный, неторопливый, с руками, скрещенными на груди, с грозным, укоряющим взглядом. «Я не убивал тебя!» — кричит солдат и падает перед ним на колени. «Я не убивал тебя!» — кричит другой. Он молчит, и они бегут от него, крича в непреодолимом страхе. И вот приказ за приказом по дивизии, армиям, фронту: «Не верить глупой басне о русском мальчике с голубем на плече, не говорить, не думать о нем». Но нельзя не говорить и не думать о нем, потому что это — Месть, Совесть и Мысль… О нем говорят, говорят без конца. А там, в вышине:

Свершается важное шествие ночи…

Что же должно было произойти в душе этого черненького, худенького Вовы, чтобы из-под его детского пера появилось такое стихотворение? Заметьте при этом, что оно было написано как бы от имени всех русских мальчиков. Это был личный счет целого поколения.

На другую ночь мы покинули село Камень, и Вова Лебедев ушел с нами. Я попробовал было уговорить его остаться, но он так умолял меня, так цеплялся за руки, так повторял, что зарежется, «как только мы скроемся из виду», что я, наконец, сдался. Впрочем, и староста-краснофлотец сказал, что Вове тут «живу не быть», и даже попросил меня взять его с собой.

Разумеется, у меня в ту пору не было времени, чтобы заниматься Вовой, хотя бы он и подавал надежды стать в будущем поэтом. Но он и не рассчитывал на мои заботы. Не прошло и трех дней, как он нашел свое место в отряде.

Тогда еще многое было новым для нас, немцев мы почти не знали. Прежде всего нужно было правильно поставить разведку. И вот наш маленький поэт оказался незаменимым человеком в этом рискованном деле. Прежде всего, он был совсем не похож на разведчика в своей домашней ватной курточке, в барашковой, должно быть, отцовской шапке. Он был смел, догадлив и, главное, умен. Вернувшись из разведки, он каждый раз необычайно живо рисовал нам, так сказать, социальную картину деревни.

Иногда на привалах он читал нам свои стихи или просто рассказывал их своими словами. Почти всегда это были импровизации, за две минуты до чтения он даже не знал, о чем будет читать. Страстный, с детским доверием к слушателям, он говорил — читал эти импровизации, и глаза его из-под опущенных век блестели загадочно, тускло. Я помню одну из них — о природе, которая сражается на нашей стороне, о тайном союзе рек и озер, болот и морей — всей воды на земле против фашистов.

— А правда, ведь природа за нас? — наивно спросил он меня в этот вечер. — Я просто чувствую, что лес, например, за нас.

Кстати, я прекрасно знал, когда Вова сочиняет стихи. Он как бы уходил в себя, становился молчаливым, диким. Сперва мне казалось, что в эти минуты он вспоминает мать. Но нет, это было другое. Как бы тайный холод овладевал им, может быть, холод вдохновения.

Ну, что еще рассказать вам о нем? Он дрался не хуже других. Под селом Хатсун немцы оцепили нас. Мы не успели занять круговую оборону, и одна небольшая группа с пулеметом осталась на фланге. Нужно было поднести к пулемету боезапас, и я послал Вову. Пройти было почти невозможно. Он прошел. Точно в шапке-невидимке, он пополз прямо на немцев — только кустарник шевельнулся здесь и там, да упала с дерева засохшая ветка.

Кстати, я потом рассказал Вове сказку о шапке-невидимке, и он написал стихотворение, в котором серьезно требовал у завхоза шапку-невидимку для лучшего разведчика отряда.

И то сказать — смерть его не брала! Однажды мы пилили сосны, чтобы завалить дорогу, по которой должен был пройти немецкий обоз, и одно дерево упало прямо на Вову. Все так и ахнули. Мы с кольями в руках бросились к дереву. И что же? Немного побледневший, с царапиной на лбу, Вова уже сидел на ветвях, насвистывая, как маленькая черная птица.