Избранное

Мы потеряли его под Тулой. Последний раз я видел его на переправе через Быстрицу, есть такая маленькая, памятная на всю жизнь речка. Кто-то из ребят попробовал переплыть ее и сразу вернулся обратно. Вода была дьявольски холодна. На той стороне чуть виднелось какое-то строение, очевидно, домик паромщика. Вова стал звать хозяина, разумеется, наудачу: «Иванэ! Иванэ!» Никакого ответа. «Петро! Эй, Петро!» Снова молчание. «Мишка!» Дверь, наконец, отворилась, слабый свет упал через щель.

— Его нет дома!

— Дяденька, — продолжал Вова, — лодку дай!

Немцы могли быть в двух шагах, — и были, как это выяснилось вскоре. Но мы надеялись, что детский голос не вызовет подозрения.

— А кто таков? — кричал в ответ паромщик.

Теперь он вышел на крыльцо и стоял, длинный, с веслом в руках, освещенный сзади.

— Свой, дяденька, честное слово.

Это была рискованная игра. Мы знали, что где-то в здешних местах, ниже по Быстрице, немцы расстреляли шесть человек за то, что они перевозили наших. Но этот старый паромщик, даже имени которого я не знаю, пригнал на нашу сторону свою дырявую лодку.

— А вы кто, партизане? — только спросил он и ахнул, узнав, что нас около двухсот человек.

Сначала все было прекрасно, только плеск весел слышался да скрипение расшатанных уключин. Но вот где-то взвилась ракета, и сразу же донесся громкий, характерный шум камышей. Немцы спускались к реке…

Мы дрались до утра. Уже простился и ушел, куда глаза глядят, старый паромщик. Уже в последний раз, уклоняясь от пуль, пошла за нашими его дырявая лодка. Рассвело. В неярком утреннем свете, как через марлю, был виден плоский, поросший камышами берег и маленькая группа краснофлотцев, грузившая на лодку пулемет. Они отчалили, и в эту минуту я увидел бегущего по берегу Вову. Не понимаю, почему он оказался так далеко от наших. Кто-то из ребят потом говорил, что он пошел искать сумку, в которой всегда носил свои стихи и книги. И точно: мне показалось, что он бежит по берегу с сумкой в руках.

— Вова! Ребята, Вова! — закричал я.

На лодке заметили его и мигом начали круто загребать назад.

— Не нужно, ребята, уйду! — закричал Вова.

Лодка все шла к нему.

— Не нужно, я говорю! — повелительно повторял он.

Черный на белой отмели, он был прекрасной мишенью. Зигзагами он пробежал вдоль берега метров сорок и вдруг упал на колени. Ох, как зашлось, рванулось у меня в сердце в эту минуту!

— Убит! — сказал я.

— Убит… — повторили за мной моряки.

Но нет! Встал наш Вова. Он встал, и мы увидели шест у него в руках. Не знаю, что это было — должно быть, ива. Разбежавшись, он у самого берега далеко закинул шест и, опершись на него, легко взлетел над водой.

Дорогой мой, что это было! Двести глоток закричали сразу, и оглушительное матросское «ура», от которого заломило в ушах, покатилось далеко-далеко.

— Ура! Вова! Молодец! Милый!

Вот и все. Высокая старая ива скрыла его от нас, — очевидно, не надеясь долететь до берега, он рассчитывал ухватиться за эту иву, — и больше ни один человек из нашего отряда не видел Вову Лебедева и не слышал о нем.

Мы долго ждали его. Уходя, я послал за ним двух краснофлотцев, и к вечеру, усталые и расстроенные, они вернулись в отряд. Они не нашли его. Утонул ли он, заблудился ли, или, раненный на лету, остался висеть на ветвях ивы, — не знаю.

Ребята клялись, что они обшарили каждый куст, каждую ветку. Они нашли бы его, если бы он был убит или ранен. Как будто, взлетев над водой, он, как в сказке, превратился в настоящую птицу…

1941–1944

Из книги сказок

Песочные часы

В пионерском лагере появился новый воспитатель. Ничего особенного, обыкновенный воспитатель! Конечно, большая черная борода придавала ему странный вид, потому что она была большая, а он маленький. Но дело было не в бороде. Если бы дело было в бороде, сказка так и называлась бы.

В этом пионерском лагере был один мальчик. Его звали Петька. Потом там была одна девочка. Ее звали Таня. Таня была храбрая. Все говорили ей, что она храбрая, и это ей очень нравилось. Кроме того, она любила смотреться в зеркало, и хотя каждый раз находила там только себя, а все-таки смотрела и смотрела.

А Петька был трус. Ему говорили, что он трус и как ему не стыдно, но он отвечал, что зато он умный. И верно: он был умный и замечал то, что другой и храбрый не заметит.

И вот однажды он заметил, что новый воспитатель каждое утро встает очень добрый, а к вечеру становится очень злой. Это было удивительно! Утром ты хоть что у него попроси — никогда не откажет! К обеду он был уже довольно сердитый, а после мертвого часа только гладил свою бороду и не говорил ни слова. А уж вечером!.. Лучше к нему не подходи! Он сверкал глазами и рычал.

Конечно, ребята пользовались тем, что по утрам он добрый. В реке сидели часа по два, стреляли из рогатки, дергали девочек за косы. Каждый делал, что ему нравилось. Зато уж после обеда — нет! Все ходили смирные, вежливые и только прислушивались, не рычит ли где-нибудь Борода, — так его прозвали.