Избранное

Как только оберштурмфюрер исчез из виду, Карбышев стал смотреть на маутхаузенских заключенных, которые по двое, по трое прохаживались вдали и изредка поодиночке как бы ненароком подходили к бане. Надо было поискать среди них знакомых или хотя бы просто сообщить о себе. Эсэсовцам зачем-то понадобилось держать их, новичков, в изоляции — значит, пусть как можно больше здешних узнают, кого привезли из Заксенхаузена.

—- Передайте русским: здесь генерал Карбышев с больными товарищами,— отчетливо сказал он, заметив очередного смельчака, приблизившегося к бане-прачечной.

Бывший заксенхаузенский блоковой, тоже по нездоровью попавший в их транспорт, третий раз крикнул:

— Эй! Руэ да!

1 Тихо!

98

И побежал на левый фланг, чтобы заткнуть глотку непокорному русскому старику, упрямо называвшему себя советским генералом.

— Руэ! — крикнул он еще раз, подскочил к Карбышеву и замахнулся для вящей убедительности кулаком.

У него был туберкулез легких, он отчаянно* трусил и лез из кожи вон, чтобы его заметило местное начальство и в случае акции отделило от остальных.

Карбышев давно положил себе не вступать в разговоры или в пререкания с заключенными-уголовниками. Он пропустил мимо ушей окрик блокового и, едва тот отошел на несколько шагов, опять отчетливо произнес:

— Передайте русским, всем советским передайте: здесь генерал Карбышев со своими товарищами!

Бывший блоковой круто обернулся и увидел, что старика генерала загородили собой двое: низенький, лобастый, и очень худой, с желтушным лицом. Он ударил очень худого, потому что тот своим видом напоминал о его, блокового, болезни. Вообще-то ему было безразлично кого ударить, лишь бы его усердие заметили маутхаузенские начальники.

И маутхаузенские начальники, кажется, заметили.

Откуда-то из густеющих сумерек вышли четверо в голубых шинелях и стали в ряд напротив левого фланга. Сбоку, от ворот, шагнули еще трое и отгородили строй от площади поверок— аппельплаца. Такие же голубые тени скользнули мимо на правый фланг, за угол бани-прачечной.

Строй заксенхаузенцев был оцеплен.

Карбышев поблагодарил Николая Трофимовича и подполковника Верховского — особенно пострадавшего Верховского — за то, что вступились, и вдруг повеселевшим голосом предложил перекусить «чём бог послал».

— Вы еще в состоянии шутить,— пробурчал Верховский.

— Так у меня, правда, кое-что сохранилось. Припрятал с ревира.

— Уж какие там замечательные врачи были! — вздохнул Николай Трофимович.

— Не все,— сказал Верховский.

— Да уж это само собой… не все.

— Держите.— Карбышев вынул из котомки мешочек, набитый сухими бобами, дал горсть Николаю Трофимовичу и ровно столько же Верховскому.

— Товарищ Карбышев…

— Берите, берите. Мне, беззубому, все равно всего не сжевать, а удастся ли сварить — тоже ведь неизвестно.

99

Николай Трофимович засуетился.

— Вы присели бы, товарищ генерал. Сейчас положим сумку на сумку да еще одну… И нормально. И ладно будет. Садитесь, мы покараулим…

Вот этой заботой он и жив до сих пор. Разве вынести бы ему то, что порой не под силу было вынести молодым и здоровым, если бы с самого начала неволи ежедневно и ежечасно не ощущал он помощи своих?!

Еще до Острова-Мазовецкого в каком-то лазарете для военнопленных у него украли генеральское обмундирование. Контуженный, он первое время маялся сильными головными болями, часто впадал в забытье, так что дежурному полицаю ничего не стоило сунуть в свой мешок его форменную одежду. Каких трудов стоило потом санитарам достать для него хотя бы красноармейскую форму! Ведь мародеры-полицаи держали под неусыпным наблюдением умирающих и очень часто, не дожидаясь кончины, забирали их сапоги, гимнастерки, шинели.

А в Замостье, когда Карбышева свалил сыпной тиф?! Знали, что рискуют заразиться, а не отпустили в лагерный изолятор, потому что там было совсем худо. Поочередно приносили ему на нары баланду, подавали воду, сумели где-то раздобыть сахару. Кругом был мор, люди погибали от голода, тифа, дизентерии, от пули часового, под палкой зверя-полицая — сами гибли, но его берегли, собственно, не его, Карбышева, а русского, советского генерала Карбышева. Хоть так, да досадить врагу—вернуть живым его, генерала, Родине!..

— Auf da! — послышалось невдалеке.— Auf! Auf!1

Карбышев встал.

— Паразит какой! — тихо ругался Николай Трофимович.— Никто же его, паразита, не понуждает. Что за вредная тварь! Может, еще вместе помирать придется.

— Не желает он с тобой, Трофимович, за компанию помирать,— сказал за спиной Карбышева кто-то неунывающим голосом.

— Не желает—не надо. Я что, зову его? Я только о том, что когда блоковым был, и то меньше глотку драл.

— Крысы первые чуют беду, известно.

— А мы из беды с двадцать второго июня не вылазим,— снова раздался неунывающий голос.— Нас не больно застращаешь этой самой… бабушкой с косой. На то и война…

«Как это точно: на то и война! — мысленно повторил Карбышев, вновь погружаясь в свои думы.—Все закономерно, по

1 Встать там!.. Встать! Встать!

100