Избранное

— Хлеба не было. Васек передавал, что с хлебом стало туго…

После дневной поверки Макс проверяет наши номера. Я получаю пощечину: у меня отпоролся уголок тряпицы на брюках. Во время раздачи обеда Виктава пытается ошпарить мне руки, я отдергиваю котелок — половина похлебки выливается на камни; молча сношу удар черпаком по голове. В умывальной встречаюсь со Штриком и недостаточно быстро уступаю ему дорогу. Снова удар — на сей раз в ухо.

— Теперь счастье начнет тебе изменять,— мрачно вещает Шурка, моя котелок; он расстроен: Виктава не дал ему пустых бачков.— Уж это так всегда… если не повезет, так не повезет во всем.

Под вечер к нам во двор заходит Антон. Опять моросит дождь. Становится прохладно.

— Пойдем в шлафзал,— предлагает он мне.

Я отвечаю, что Виктава не пустит. Антон, махнув рукой, скрывается в бараке и через несколько минут окликает меня из окна спальной. Виктава, увидев меня на пороге, буркает по-немецки: «Иди».

Мы усаживаемся в углу. Антон говорит, что скоро нам будет легче: Штрик прогонит этого торвертера.

— Откуда у тебя такие сведения?

— Догадываюсь,— басит он.

Потом он рассказывает о положении на фронтах. Он слыхал, что наши форсировали Днепр; немцы вряд ли продержатся теперь больше года. Союзники высадились в Южной Италии. Очень возможно, что они в недалеком будущем подойдут к границам Австрии с юга.

Я слышал о высадке американцев еще неделю назад и жду, когда можно будет заговорить с Антоном о своем деле. Он просит:

— Ты так незаметно передавай эти новости другим, пусть хлопцы приободрятся.

Я говорю:

— Все это, конечно, радостно, Антон, и подыхать легче, ког-

203

да знаешь, что за тебя отомстят, но… подыхать-то не хочется… особенно так… бесцельно.

Антон закуривает—я первый раз вижу его курящим.

— Знаешь,— продолжаю я,— почти все ребята, с которыми я сюда приехал, убиты, теперь очередь за нами, за мной, Виктором и Олегом, и вот я хотел просить тебя…— Встречаюсь с настороженным взглядом и поспешно доканчиваю: — Просить, чтобы ты принес мне три пайки хлеба. Это нам очень поможет.

Антон берет меня крепко за руку.

— Что вы задумали, Константин? — Взгляд у него становится давящим.— Ну?

— Антон,— отвечаю я, вдруг почему-то поняв, что он не одобрит нашего намерения, и поэтому решив не посвящать его в наш замысел,— мне нужно три пайки хлеба. Если можешь достать — достань, они пойдут на доброе дело; если нет, трудно— скажи прямо, я не обижусь, но мне они очень нужны.

— Ты что же это, не веришь мне?

— Верю, но сказать, зачем хлеб, не могу.

— Добро. Я сам кое о чем догадываюсь, мне Васек как-то упоминал… Хлеба нет. Доставать его, не зная для чего, тоже не буду. Тебя же прошу: если ты не шкуродер, обожди пару дней, с тобой должен побеседовать еще один наш земляк. Он тебя прояснит… Ну, и пока.

Встревоженный, сумрачный, он уходит.

Перед отбоем мы опорожняем еще котелок со сладкой брюквой, доставленной Васьком. Ложась спать, я сообщаю друзьям

о своем разговоре с Антоном.

10

Все последующие дни я хожу как помешанный. Отказ Антона сильно понижает наши шансы на успех, кроме того, непрерывно идут дожди, а вместе с ними прекращаются и воздушные тревоги.

Время движется — уже середина сентября,— а с наступлением холодов трудности нашего предприятия возрастут.

Мы по-прежнему работаем у Лизнера. Норма убийств продолжает выполняться. Мы чувствуем, близок и наш час. Надо было действовать, невзирая ни на что, и мы решаем бежать при первой же воздушной тревоге.

…Утро такое же пасмурное, как и все предыдущие, но без измороси. Крепкий восточный ветер гонит низко над землей разрозненные тучи. Кое-где в разрывы облаков проглядывает блек-

204

лое осеннее небо, и изредка на мокрую землю падают прямые, как лезвие штыка, солнечные лучи.

— К вечеру прояснится,— произносит Олег, задирая голову.

— Да, ветер с востока,— отзывается Виктор.

— Еще должны быть теплые дни,— говорю я.

Мы занимаемся планировкой грунта на самой нижней площадке, шагах в двадцати от заграждения. Выше нас, на трех других площадках, начинается сооружение каких-то зданий. Их строят из крупных неотесанных камней испанцы, наши друзья. Они часто предупреждают нас об опасности таинственным словом «агуа».

Олег срезает лопатой бугор, возвышающийся над вбитым в землю колышком — отметкой. Виктор бросает грунт под откос. Я трамбую, поднимая и опуская массивный, окованный железом чурбак.

Олег выглядит скверно. Шея у него такая тонкая, что кажется, ей трудно держать голову. Виктор высох и как будто еще более почернел; в восточных глазах его теперь постоянно горит мрачный огонек.

Мы всегда вместе и всегда, как одержимые, говорим только об одном: о предстоящем побеге. Ничто другое нас не занимает или занимает лишь постольку, поскольку может как-то влиять на исход нашей операции.

— Все-таки нет худа без добра,— замечает Олег.— Это я насчет того, что мы задерживаемся… Если наши уже форсировали Днепр, они через неделю-другую подойдут к старым государственным границам. Сейчас и партизаны должны усилить свою работу.

— Конечно,— говорю я,— тем более, что немцы, наверное, бросили все силы на фронт.