Избранное

Лизнер, мстя за приделанные к ящикам ручки, гонит нас галопом. Спускаемся, спотыкаясь, по лестнице, бежим между свалкой и цветной капустой, и вот мы опять у длинного желоба.

Меня почти не страшит повторный рейс — так велико желание посмотреть еще раз на трассу нашего предстоящего пути. Возле Лизнера появляется маленький узкоплечий эсэсовец с болезненным лицом — он, очевидно, собирается нас сопровож-

195

дать. Дьявол с ним, мы и на этот раз выдержим, нам просто необходимо выдержать!

— Готовы? — спрашивает капо.

Поднимаем ящики. И вдруг — что это? — в воздух вливается сначала негромкий, потом все растущий захлебывающийся звук.

— Воздушная тревога! — как ужаленный, вскрикивает эсэсовец.— Все вниз!

— Ложись! — вопит Лизнер.

Мы с удовольствием ставим ящики. Мы сбиваемся, как приказывает капо, в одну кучу и ложимся. Командофюрер предупреждает: никому не поднимать головы, иначе пуля в затылок. Сирена продолжает выть, ей откликается вторая, третья, но проходит, вероятно, с четверть часа, прежде чем до нашего слуха доносится гудение моторов и хлопки зениток.

— Наши? — шепчу я Виктору.

— Наверно,— отвечает он.

Раздается отдаленный, но мощный и продолжительный грохот. Наши сердца наполняются радостью. Бомбите же их крепче, бейте нещадно, отомстите за наши муки, за наш страх, за нашу кровь! Ну?

Снова мощный грохот, от которого, кажется, дрожит земля, снова частое озлобленное тявканье зениток.

— Хальт!

Вздрагиваю от выстрела над самой головой, приникаю еще плотнее лицом к земле. Неужели кто-то пытался встать?

Опять глухой, сотрясающий воздух взрыв и опять: «Хальт!» — и выстрел. Что-то теплое брызжет мне на щеку. Нельзя пошевелить рукой. Должно быть, это кровь. Нас расстреливают.

Я затаиваю дыхание. Кошусь вправо и вижу черный, устремленный на меня глаз Виктора. Думаю: кто следующий?

Вместе с очередным грохотом звучит револьверный выстрел, уже без предупреждения. Ясно, эсэсовец мстит за бомбежку. Виктор продолжает смотреть на меня, и я вдруг четко вижу в его зрачке свое отражение.

Новый выстрел. Глаз закрывается и через секунду ойять глядит, влажный и жгучий. Снизу доносится автоматная очередь: там расправляются с землекопами. Чувствую на лице холод: проступает испарина.

Лежу как труп. Зенитки продолжают тявкать, но бомбовых разрывов больше не слышно. Потом умолкают и зенитки. Минут через двадцать снова взвывают сирены, возвещая отбой.

Лизнер приказывает нам выстроиться. Шесть человек остаются на земле. Приходит помощник капо и докладывает, что у

196

него трое заключенных убиты при попытке к бегству. Командофюрер, откашлявшись, произносит: «Гут». Помощник разглядывает трупы. Маленький эсэсовец фотографирует их, каждый в отдельности, и отправляется вниз. Лизнер дает команду брать ящики.

Совершаем снова трудный рейс. У стены навстречу попадается группа охранников в стальных касках и с автоматами: они, очевидно, усиливали посты во время воздушной тревоги… Значит, при бегстве мы должны форсировать заграждение, прежде чем посты будут усилены, сразу, как только завоет сирена.

Испанцы встречают нас дружескими улыбками и сами принимаются опорожнять наши ящики.

Я, Олег и Виктор в двадцатый раз мысленно прокладываем свой маршрут от окна восемнадцатого блока до опушки леса. Олег украдкой подбирает небольшой отрезок доски.

На обратном пути нас застает сигнал на обед. Мы ускоряем шаг. На площадке нас ждут построенные в два ряда землекопы. Я вижу осунувшееся лицо Шурки и киваю ему головой. Он мрачно подмигивает мне правым глазом. Под левым у него свежий кровоподтек.

После обеда командофюрер уходит в лагерь. Лизнер и помощник исчезают в будке. Мы срываем бугры, возим землю, утрамбовываем площадки, ни на минуту не переставая следить за дверыо будки. За месяц с лишком пребывания в штрафной товарищи хорошо усвоили основное правило лагерной работы и теперь никогда не отступают от него: нет надсмотрщиков — работай только для виду, показались — не жалей сил.

Лизнер и его помощник спускаются к нам только перед концом работы.

— Темп! Живее! — раздается их крик, трещат удары, но это никого особенно не волнует; все знают, что норма убийств на сегодня выполнена.

В лагерь идем, разговаривая о минувшей бомбежке. Олег сожалеет, что не сбросили парочку фугасок на комендатуру. Виктор вспоминает, как мы смотрели друг другу в глаза, и делает вывод, что мы оба чувствовали себя неважно. Я снова тру щеку, на которой была кровь.

— Словом, мы решили правильно,— заключает Олег.

Нам с Виктором ясно, что он имеет в виду, и мы, конечно, согласны с ним.

После раздачи ужина я долго наблюдаю за воротами. На моем месте стоит белобрысый верзила со знаком отличия уголовника. Он нещадно избивает всех, кто пытается приблизиться

197

к проволоке. За воротами ругаются иностранцы, наши «камрады».

Антона нет. Я начинаю терять надежду на его появление. Неожиданно меня берет за руку Шурка и увлекает за собой. В открытом окне шлафзала семнадцатого блока вижу озабоченное лицо Васька и встаю к нему вполоборота. Шурка следит за крыльцом, Олег и Виктор — за нашими окнами.