Избранное

Директор биржи труда не улыбнулся, а даже рассмеялся.

— Это вы уже меряете своей, российской меркой. У нас все это не так страшно. Здесь вопросы питания не так остры. Андалузская жара убивает всякий аппетит, противно бывает притрагиваться к пище. Наш рабочий и особенно батрак способны по нескольку дней ничего не есть — им и не хочется. Проглотил несколько оливок, запил водой и больше об этом не думает.

— Счастливая ваша страна, сеньор Эгочиага. Вы не знаете ли, как мне отсюда проехать в Севильские Соединенные Штаты?

— Куда?!

— Говорят, тут в Севилье есть такой лагерь безработных, под городом. На фабриках его в шутку называют Соединенными Штатами. Если человека сняли с работы, а потом за неплатеж выкинули из дому, он переселяется туда, и это называется «эмигрировать в Америку».

Сеньор Эгочиага нахмурился.

— Вы, наверно, имеете в виду Адату, муниципальное поселение для неплатежеспособных. Абсолютно ничего интересного. Просто сборище темного люда. Не понимаю, чего это всех вас туда тянет.

— Кого всех?

— Ну… всех ваших. Я несколько раз подымал в муниципалитете вопрос о расформировании и уничтожении этого узаконенного очага нищеты и преступности, позорящего Севилью перед иностранными туристами. Лично я, даю вам честное слово, я ни разу не поинтересовался даже посмотреть эту миленькую Адату.

— Верю вам. А все-таки намерен туда съездить. И именно сейчас.

— Ваше дело, сеньор Кольцов. Я и мои друзья хотели показать вам, как можно совершать революцию путем спокойных деловых реформ. Вы ищете свой идеал в Адате. Дело вашего вкуса, ваших убеждений.

12

Огорченный хозяин провожал укоризненным взглядом из окна. Путь в Соединенные Штаты шел мимо собора, мимо подстриженных садовых чудес Альказара, по бетонной набережной над безмолвно ползущими водами Гвадалквивира, через нарядную путаницу павильонов Иберо-Американской выставки, мимо старого цирка боя быков, сквозь раскаленные улочки восточных предместий, к городской черте. И еще дальше, на пустыре, между городскими холодильниками и стальными жердями радиостанций, за изгородью колючей проволоки развернулся чудовищный район, не отмеченный ни единым словом ни в одном из самых подробных путеводителей по Испании.

13

Мертвая собака с развороченным брюхом встретила нас посредине главного проспекта Адаты. Изумрудное пятно шевелилось на пепельных кишках — перламутровые испанские мухи, весело жужжа, завтракали трупом. Самый проспект был только ухабистой пыльной расщелиной в восемь шагов шириной между двумя рядами чего-то, что должно было, по-видимому, именоваться жилищами. Между ухабами чернели рытвины и ямы глубиной в полроста человека. Асфальтовая гладь чудесных севильских улиц казалась здесь, на расстоянии одного километра, несбыточным сном.

Уродливые собачьи будки из железных и жестяных отбросов. Дырявая мешковина, натянутая на четырех столбах. Первобытные очаги из нескольких камней. Спальные ложа — охапки прокисшего сена. Удушливая вонь разложения. Кто здесь живет? Люди, скоты? Здесь обитают десять тысяч человекообразных существ, именуемых свободными гражданами Испанской республики.

Одна из свободных гражданок подходит к нам, молча протягивает страшную скелетную руку, обтянутую струпчатой гниющей кожей. Это с первого взгляда развалившаяся старуха, сгорбленная, медлительная, жуткая, как чума, в своем черном рубище. Но она не стара — это, оказывается, молодая девушка, у нее чудом сохранились два ряда прекрасных белых зубов, это только струпья

обезобразили ее лицо, разъели глаза и щеки. Струпья от «дурной крови», как здесь называют хроническую болезнь нарушенного питания организма, от многих лет беспрерывного поста, умеряемого несколькими оливками, несколькими глотками воды в день. Это севильянка, самая пышная и соблазнительная из пород испанских женщин. Богатые американцы переплывают океан, чтобы посмотреть севильянок — знают ли они, что в Севилье есть свои Соединенные Штаты, и там — такие изумительные женщины?

Высокий парень с впалой грудью и маленькой головой готовит себе обед. Он поджег несколько щепочек на двух кирпичах и ворочает над огнем подобранную в городе пустую консервную коробку с остатками масла на дне. В коробку накидал несколько горошин, картофелину — вот и целое блюдо. Нагие ребятишки жадно смотрят, как верзила организует свое пиршество.

Сгорбленные люди тяжелыми паралитическими шагами проходят изредка между лачугами и палатками. По виду каждый шаг причиняет им боль и раздражение. Испанцы ли это? Не может быть, чтобы это были андалузцы — прославленный народ статных, красивых, бурно танцующих людей?

Власть и коммерция представлены в Адате двумя зданиями. На крыше ящичного фанерного барака подвешен фиолетовый флаг — знамя новой Испанской республики. Двое полицейских, обливаясь потом, строчат протоколы. Наискосок, в будке из раскаленных железных листов, толстуха, сверкая красными щеками, разливает по стаканчикам мутную анисовую водку.

14

Кто же, наконец, обитает в страшном поселке Адате? Подонки и отребье человечества? Деклассированные бродяги?