Избранное

— Здравствуйте, товарищ Барбюс. Мне только пожать руку.

Барбюс схватил обеими руками эту юную московскую руку и долго крепко держал. Он сказал мне с нескрываемой гордостью:

— Меня здесь знают не меньше людей, чем в Париже!

Он захотел познакомиться со своими соседками справа и слева.

— Как вас зовут?

— Ксения Шаповалова.

— Ксения! А я думал — это имя есть только в русских романах.

— Что вы! Я не из романа. Я приезжая. Я из Горького.

— Из Горького? Но это и есть из романа. Ваш Горький писал чудесные революционные романы, и они претворились в замечательную жизнь. Такая у вас удивительная страна. Переведите это ей, пожалуйста.

Я перевел, и все в вагоне засмеялись, и дольше всех смеялся Барбюс, радостный, помолодевший, неузнаваемый, словно отмытый от черных забот, сжимающих его там, за рубежом.

Но болезнь уже сидела в нем — тихий, незаметный смертельный враг, готовившийся к последнему прыжку, чтобы навсегда закрыть эти так редко смеявшиеся глаза.

Кремлевская больница прислала мне пачку писем, пришедших по адресу, но не доставленных адресату.

Пестрая гамма марок. Конверты разных цветов и форматов. Вскрыл те из них, на которых не указан обратный адрес.

«Мыслями и сердцем я целиком около Вас, у Вашей постели, мой большой друг. Ваш Жан-Ришар Блок».

«Вы, наверно, помните меня, Барбюс. Я тот маляр, с которым вы так долго спорили в Сен-Дени. Сейчас я прочел дурацкую новость — будто вы заболели. Сопротивляйтесь, старик, вы ведь не раз уже выползали из разных корявых положений. Но на всякий случай я хотел бы сказать, что вы в общем были тогда правы. Сейчас я участвую в едином фронте вместе с коммунистами и желаю вам скорее выздороветь. Ваш Фернан Поль».

«Дорогой товарищ Анри Барбюс! Мы, свердловские пионеры, очень встревожены Вашей болезнью. Выздоравливайте скорее, а затем езжайте к нам, у нас есть курорт Боровое, где Вы будете, как дома, в отдельной комнате и окруженный уходом».

К этим письмам не дотянулись длинные, тонкие пальцы Барбюса. Теперь уж не дотянутся никогда.

Маленький дом в Мирамаре разгромлен фашистами. Кучи писем и бумаг развеяны по ветру. «Кукины дети», маршрутные туристы агентства Кука, не оглядываясь, мчатся мимо, по дороге на Ниццу.

Что осталось?

От живого, материального Барбюса, от высокого сгорбленного человека с незатухающей папироской в углу тонкого сжатого рта не осталось ничего. Папироска потухла, письма не дошли, в пустом доме гуляет сквозняк.

Выдающийся писатель, ставший искренним ленинцем, он останется надолго жить на земле своими жгучими книгами.

Было время, когда мы не знали Анри Барбюса, и он не знал нас. Величайшее преступление совершалось в мире. Волей капиталистов, угнетателей двадцать миллионов людей столкнулись для взаимного массового убийства. Земля была изрезана рубежами огня, пропитана кровью, отравлена ядами. И в этом отвратительном кошмаре истребления, среди пламени и грохота чудовищных пушек, неизвестный солдат французской армии, рядовой Барбюс, встал из окопа; он встал и громко сказал подлинную правду о войне, — эту страшную голую правду, не закрашенную ложью генеральных штабов и наемных патриотов.

Просто и честно написал Барбюс свою книгу. Но такова сила нашего писательского ремесла, такова мощь художника, вдохновленного гневом, — голос Барбюса был услышан везде. Сквозь хвалебные гимны полковых священников, сквозь оркестры военной печати, сквозь громы пушек ясно и грозно прозвучал этот голос. Его услышали как братский оклик миллионы обессиленных людей на фронте и в тылу воюющих стран. Его услышали как приговор себе организаторы войны, палачи народов. Его услышали как призывный сигнал противники войны, рассеянные и задавленные. Его услышал как важное свидетельство великий Ленин, уже готовивший из швейцарского заточения победный штурм российского капитализма.

Есть книги-шуты, и книги-певцы, и книги-пророки. Книга «В огне», лучшая из книг Барбюса, — это книга-боец. Боец не в нарядных доспехах, не в ярком сиянии победы, — боец с бледным лицом, в изорванном, окровавленном платье, подымающий длинные, худые руки вверх, вооруженный только священным гневом, неотразимой правотой обманутого, преданного, истерзанного капитализмом человечества. И этот боец оказался страшнее многих иных. Он прорвался через кордоны молчания и лжи, окружавшие войну, он сорвал с нее официальные покровы героизма, показал ее настоящий вид, ее подлинную, страшную харю. И книга Барбюса вместе с его именем останется жить века, как непреложный человеческий документ, как большое творение реалистического искусства.

Прекрасной книгой о войне по-настоящему только началась славная и громкая творческая жизнь Барбюса. Книга дала ему мировое имя и всеобщее признание. Буржуазия с почтением и похвалой заговорила о нем — она хотела купить его славой и знатностью в своем кругу, она мечтала замирить его смелое, воинственное перо, она готовила ему академические лавры жреца чистого искусства. Она плохо знала Барбюса.