Избранное

К своей партийной нагрузке — редакционному комсомолу — Август относится не как ко бремени, а как к ценной ноше, которую держит на руках с отцовской заботой. Не только собрания, доклады, политический уровень и деловая квалификация молодежи занимают его. Он старается разгадать и изучить облик каждого отдельного парня и девушки, помочь ему развернуться, оформиться. Он вникает в личные заботы молодежи, в ее бурные переживания. Не стесняясь, рассказывают Августу его питомцы свои истории. Он подходит к ним не как добродетельный папаша, а как старший друг, трезвый к фактам, но не бесчувственный к романтике. В этот ранний час молодые люди двадцатого столетия выходят из августовой комнаты с сияющей улыбкой и еще не высохшими слезами в уголках глаз. Так бывает на смятенном весеннем небе: в одном углу густо нахмурились тучи, пересеченные косой сеткой жестокого ливня, а в другом углу уже счастливо сверкает солнце, и торжественная радуга празднично подпирает своды небесного метро… День уже полностью вступил в свои права. В коридорах захлопали двери, дежурные, секретари отделов и заведующие начинают работу, и такова уж привычка — они не могут не зайти в секретариат к Августу, не расспросить его часто о том же, что Август вправе опросить у них, или хотя бы только посмотреть на чисто выбритый овал августовского лица, убедиться, что все в порядке, что жизнь идет, что выходных дней у газеты не бывает, что надо работать сегодня, как вчера, как завтра. И Август, встречая каждого, не удивляясь никому, приветствует всех ровно, спокойно, ясно.

— Доброго здоровья, товарищ Никитин.

— Доброго здоровья, товарищ Михаил. Что мы сегодня курим?

— Доброго здоровья, товарищ Ушеренко.

Он собирает заявки, макеты, рисунки и исчезает за редакторской дверью. Здесь происходит второе по счету (первое было ночью) планирование номера, с учетом событий, фактов и обстоятельств первой половины дня. От редактора он выходит чуть-чуть нахмурившись. Номер уже сейчас предвидится много труднее, чем можно было ожидать с утра. Теперь звучный голос Августа скликает народы:

— Бойцы, на летучку!

Со скромным видом человека, причисляющего себя к прозаической технике, он пристраивается, всегда стоя, к углу длинного стола. Фактически все происходящее здесь целиком проходит через него, слушающего с абсолютным вниманием, взведенного, как курок. Летучка — ежедневное производственное, оно же политическое и литературное совещание, оно же партийное собрание, оно же страстный самокритический парламент. Август служит летучке основным и неопровержимым источником: насколько задержалась газета, почему, кто в этом виноват, кто напутал, кого пришлось поправлять, что было поздно вечером в каждом отделе, что было ночью в типографии. Но и по любому чисто политическому вопросу, в легко возгорающейся на летучке полемике, Август начеку, следит за выступлениями, молча, движением век одобряет правильные ответы на неверные замечания. А если правильного ответа не последовало — мгновенно включается сам и говорит, всегда немногословно, краткими, но полновесными и литературно совершенно законченными фразами, как если бы он их тут же отливал из типографского металла. Слова могут иметь разную направленность, но никогда не оставляют ни малейшего сомнения в их смысле. Например:

— Статья была сдана вовремя, и, кстати, это была великолепная статья.

Или:

— Перестань, роднуша, молоть чушь, признайся перед товарищами, что ты перепутал все цифры.

С ним трудно спорить, — при его честности в обращении с фактами, откровенности и прямоте. Услышав реплику Августа, каждый, знающий его, предпочтет усомниться, проверить себя самого.

Летучка кончилась, в комнатах стемнело, Август пошел обедать. И сейчас, после шести часов работы, он, Август, вместе с редакцией только приступает по-настоящему к трудовому дню.

Теперь он уже не просто активен. Он наступателен, он нападает, он агрессор. Телефон его вызывает беспрерывно все отделы, фотостудию, репортеров, авторов статей и фельетонов. Настойчиво, неутомимо, не давая передышки, он требует, ускоряет, жмет, настаивает, грозит, легонечко упрашивает, укоряет. Во всем этом нет будничного ожесточения, нет надрыва рабочей лошади, нет желчи и сварливости. Наоборот, Август легок в обращении, весел, любезен.

Он рад и звонко смеется каждой новой шутке, залетающей в узкую секретарскую комнату. Он сам любит пошутить, и юмор его — жизнерадостный, тонкий, бравурный, проникнутый той же спокойной галантностью, с которой он выделывает искусные вензеля зимой на катке. Но если что-нибудь нехорошо и бессмысленно заело в работе над номером, его обуревают вспышки стихийной ярости. Весь малиновый, он изничтожает виновника зла самыми резкими выражениями, и когда по дому через все стены гремит августов потрясающий рев, никто, включая редактора, который сам не прочь иногда покричать, никто не берется стеснять появление этого всепожирающего гнева…