Избранное

Но инструкция по перевозке багажа на такси составлена узко и придирчиво. Инструкция — это только повод для мелких взяток за ее нарушение. Шофер сначала покуражится, потом везет ручную машинку и получает за это усиленные чаевые. Вообще, как заискивают московские пассажиры перед сердитым, насупленным, развалившимся на сиденье шофером! Как обхаживают эту мрачную небритую личность! Уже дворники у нас давно куда опрятнее, вежливее, чем шоферы столичных таксомоторов. Почему бы им, кстати, не приодеться? Если Автотрест не может еще завести форму, пусть пока выдаст хоть фуражки приличного образца.

Опять вечер, ночь, и опять пьяные. Но не чета вчерашнему простодушному Пете. Теперь это осколки какой-то неудавшейся великосветской вечеринки.

— Как хорошо, что мы от них удрали! И с такси повезло. Куда же мы направимся? Тамара, отдавайте приказы!

— Ну, куда же? Сама не знаю. В «Национале» были вчера… в «Гранд-отеле» — третьего дня. Может быть, к Илье Карловичу? У него всегда коньяк и новые пластинки. Но я уже не способна сегодня танцевать.

— Бедное дитя! Оно уже не способно. Шофер, свези куда-нибудь в веселое местечко! Ты, наверное, знаешь что-нибудь такое. Раньше шоферы всегда знали.

— Могу свезти на поля орошения подышать воздухом. Или в анатомический театр — там открыто всю ночь.

— Но-но-но! Тоже остряк нашелся! Твое дело — возить, а не острить. Скушный город — эта твоя Москва! Раньше веселее была. И шоферы услужливее были по ночам!

Опять утро. Везу из банка артельщика с заработной платой на завод. Потом с завода — мастера за манометрами. Обратно на завод — мастера и манометры. Потом роженицу с нервным мужем. Потом музыкантов из студии Станиславского — по домам. Потом непонятная личность с сибирским котом в руках.

Два юных прожигателя жизни, лет по четырнадцати, подрядили меня с Пушкинской площади на Арбатскую. Очень нервничали из-за счетчика. Однако сумма получилась скромная, даже предложили на чай. Но пакетик из купе пропал…

Забыл сказать: в последний день я сделал маленький опыт. Положил на заднее сиденье пакетик в газетной бумаге. В пакетике были: ключ, сапожная щетка, два яблока и «Записки охотника» Тургенева.

Четыре клиента пакета не тронули. Артельщик его даже не заметил: видно, нервничал с деньгами. Мастер по пути с завода шелестел свертком, изучал содержимое; на обратном пути просунул в окошечко: «Возьмите, кто-то забыл». Роженица с мужем не заметили. Музыканты острили насчет пакета, потом приказали мне передать его в милицию. То же и личность с котом в руках. А вот молодые люди — те слизнули пакет гладко и бесшумно.

Бежит под колесами столичная земля то темной гладью асфальта, то тряской зыбью булыжной мостовой. Странный, сложный город, замечательный город… И что в нем самое удивительное, чего не встретишь ни в одной столице мира, — нет противоречия между центром и окраинами, нет разницы в публике на главных улицах и за заставой.

Конечно, в Москве есть еще несметное число захолустных углов, грязных проездов, провинциальных тупиков. Но только углубишься в такую извилистую переулочную кишку, только вообразишь себя в медвежьем захолустье, и опять за поворотом — новые мощные здания, снопы света, просторные витрины универмага, кипучая столичная жизнь. Единственный мировой город, который не имеет дна, уголовных трущоб, город без очагов нищеты и проституции, лагерей безработных, без неравенства, большой город без трагических «гримас большого города»!

Последних своих пассажиров я забираю после ночного сеанса кино. Не пассажиров, а пассажирок, рабочих девушек, и целых пять. Число незаконное. Но так долго и весело упрашивают они довезти всех пятерых к «Каучуку», — ладно, пойду на это преступление. Все равно мне уж завтра не сидеть за рулем такси.

— А как она ему перцу задала, когда он завел про щечки!

— А все-таки научилась стрелять из пулемета. И Петьку полюбила!

— Попробуй не полюби такого… А как Чапаев ее чай позвал пить!

— А как они все вместе песни пели! Товарищ шофер, можно нам спеть?

— Смотря что. Скушную не разрешу.

— А «Конь вороной» можно?

— Ну, это, пожалуй, и я с вами спою.

— Смотри, пожалуйста, какой бойкий выискался… Веселый город — Москва!

1934

Солдаты Ленина

Говорят, что в жизни каждого человека, каким бы взрослым, самостоятельным и даже пожилым он ни был, смерть отца является толчком, последним, завершающим штрихом; каким-то напоминанием о необходимости жить своими силами, своими соками, не рассчитывая ни на кого.

Эта мысль, этот порыв, это устремление проступили почти мгновенно через пелену тягчайшей скорби, охватившей рабочий класс при известии о смерти Ленина.

Еще недвижное тело вождя лежало в занесенных снегом Горках, еще телеграф не достучался во все углы страны со своей страшной новостью, а уже в ответ из пролетарских центров в Москву и из самой Москвы сюда, в Горки, с каждым приезжающим, с каждым переступающим порог человеком приходила короткая и строгая внешне и такая бодрая, внутренне громкая ответная весть:

— Рабочие идут в партию.