Избранное

— Но я не тот паренек, о ком вы думаете.

— Нет? Ну пусть нет. У меня забот и поважнее хватает. А тот паренек оказался непорядочным человеком. Бросил жену с ребенком и сбежал. Фе! Гадко!

Как ни старался Симон себя не выдать, а все же не сдержался:

— Это не совсем так, как вы говорите.

— А откуда вы знаете?

— Раз я говорю, то, стало быть, знаю. — И желая полностью отвести от себя подозрение, Симон не стал дожидаться, пока служка начнет допытываться у него, кем он приходится Бройдо, почему разыскивает их, а сообщил о себе сам: — Я играл вместе с бывшим зятем Эфраима Герцовича в драматическом кружке у кустарей.

— Так вот откуда вы мне знакомы.

— Наверное. Я был знаком со всей семьей Эфраима Герцовича — и с Бертой Ионовной, и с Ханеле. Мне очень хотелось бы узнать, где они. Где Ханеле и ее мальчик? Живы ли они?

— Я ведь уже сказал вам, что Эфраим собирался эвакуироваться. Живы ли они — на это, как вы слышали здесь, никто не сможет вам ответить. Ну, ладно, в последнее время не бывает дня, когда ни вернулся бы кто-нибудь из эвакуации, и есть ли им где остановиться, нет ли, так или иначе, а все приходят сюда повидаться. Так я у них поспрашиваю. Может быть, кто-то видел в эвакуации Бройдо или слышал о них. Если что-нибудь узнаю, то дам вам знать. Оставьте свой адрес.

— Дело в том, что я еще и сам не знаю, где поселюсь. На всякий случай оставлю вам свой прежний адрес. Хотя знаете что… Если у вас появится для меня хоть что-нибудь, сообщите о том женщине, которая живет наверху в доме Бройдо. У нее будет мой новый адрес, и она мне передаст. Все-таки это почти чудо. Везде и всюду руины на руинах, а дом Эфраима стоит целехонький.

— На все надо иметь везение. От моего дома даже камня не осталось. Ну что из того? Пусть было бы наоборот. Пусть бы Эфраим вернулся, а дома своего не нашел. Так вы говорите, что какое-то время жили тут у нас в городе? — неожиданно для Симона Мейер-Залман вернулся к прежнему разговору.

— Да, это было давным-давно.

— А сейчас где вы живете?

— Пока нигде. Куда пошлют, туда и поеду. Я ведь демобилизовался еще не подчистую. — Симон не мог понять, почему тот снова так приглядывается к нему. Не иначе как Мейер-Залман все-таки подозревает, что он бывший зять Эфраима, оказавшийся весьма недостойным человеком. И Симону снова пришлось с осторожностью выбирать слова.

— А до войны где вы жили? — не переставал допытываться Мейер-Залман у Симона.

— Далеко. Очень далеко. Аж на Крайнем Севере.

— Где вечная темнота?

— Ну и что! — вмешался, подойдя, в их разговор еврей с огненно-красной бородой. — Ну и что? Поселился б я там до войны, то не изведал бы столько горя и семья не погибла бы.

— Человек, когда горя хлебнет, задним умом крепок.

— Умными головами, реб Мейер-Залман, оказались те евреи, кто в свое время поселился в таких дальних краях, как, скажем, Биробиджан.

— А кто вам не давал быть умной головой? Биробиджан звал к себе всех, ни перед кем не закрывал ворота.

— О чем говорить. Что было, то сплыло. Теперь надо думать о завтрашнем дне. Мудро поступит тот, кто и сейчас поселится в Биробиджане.

— Кто вам мешает быть мудрым? Почему вы вернулись из эвакуации сюда, раз считаете, что евреи должны селиться в дальних краях?

— Благословен ты, господи, — громко запел кто-то из молящихся у алтаря. — Прощающий нам грехи наши…

Симон постоял недолго, прислушиваясь к вечерней молитве, и с тяжелым сердцем, наболевшим и истосковавшимся, покинул разрушенную солдатскую синагогу с раскладушками у мокрой заплесневелой стены, с опустевшим ковчегом Завета, с которого сорваны створки и бархатная завеса.

10

То ли оттого, что луна скрылась за набежавшей тучей и темно было идти, то ли потому, что отсюда дорога вела уже прямо к открытому двору, без ворот, а Фрейдин не вполне был уверен, пойдет ли он туда, но, добравшись до угла улицы, остановился, пораженный одной мыслью: как это, поднявшись сегодня утром в мезонин, не понял, что не сможет там ночевать, и сколько бы ни прятал лицо в подушку, Ханеле с Даниельчиком все время будут стоять у него перед глазами.

Никто здесь пока не убедил его в том, что Эфраим Бройдо с семьей эвакуировался, что из этого самого дома, куда направляется на ночлег, их не отвели к ямам, как и остальных евреев города. Не пообещай он Таисии, что придет ночевать, то повернул бы отсюда назад в синагогу, там, наверное, нашлось бы для него местечко, где он смог бы кое-как перебиться одну ночь. Но, в сущности, виноват он сам. За целый день, что бродил по городу, у него, кажется, было достаточно времени договориться с кем-нибудь, у кого он мог бы пожить те несколько дней, что, по всей видимости, тут задержится; в бывшем кинотеатре «Палас», превращенном временно в гостиницу, не было ни одной свободной койки даже в коридоре. Куда ж теперь податься? Уже поздний вечер. И все же, было бы у него с кем передать Таисии, чтобы не ждала, он вернулся бы в синагогу. И, словно надеясь, что ему тут кто-нибудь попадется, Симон пустился дальше, едва только луна снова ярко осветила улицу.