Избранное

В Дубровнике он дважды был желанным гостем у них в доме, среди множества тетушек, родственниц, знакомых, друзей, и оба раза с трудом подавлял желание сбежать от этих неведомых людей, которые на улицах города едва обращали внимание на его восточную одежду, а в салоне шьора Луки и шьоры [10] Марии пялили на него глаза как на чудо. Будто что-то неприличное было в этом его визите, и он чувствовал себя неловко и робел. Когда же вдобавок он натолкнулся на учтивое внимание натянуто улыбавшейся Марии, отчего она показалась ему совсем чужой и далекой, то понял, что именно у них в доме отчетливо видна их подлинная отчужденность. Здесь они встретились, как два иностранца, которых все разделяло, и не со вчерашнего дня. Привычки, обычаи, манера разговаривать, манера молчать, то, что они прежде думали друг о друге, не зная друг друга как следует,— все это образовало пропасть между ними. Он понял, что в этом городе Мария отгорожена и защищена от него, прикрыта домами, стенами, церквами, небом, запахом моря, людьми, собой, какой она нигде не была. И отгорожена от него, может быть, только от него. Возможно, даже и он от нее. Ибо он приходил в ужас при одной мысли, как можно вообще жить в этом прекрасном месте, одному или с нею, душу его наполняла печаль, какой он не чувствовал никогда раньше, и он с радостью простился с ними, когда встретил какой-то торговый караван, который уходил в Боснию. Радость переполняла его, когда он увидел снег на Иван-планине и боснийский туман, когда пронесся злой ветер Игмана, когда, растроганный, вошел в накрытый тьмою город, зажатый горами, и поцеловался с земляками. Городок показался ему меньше, а дом стал больше. Сестра любезно сообщила, что будет жаль, если материнский дом останется пустым. Она боялась, как бы он не поселился в большом отцовском доме. С отцом он тут же поругался, скорее всего из-за того, что старик повсюду разнес молву о его успехах и славе в Стамбуле, чтоб напакостить зятю-кадию, которого вообще не выносил, и теперь чувствовал себя обманутым и опозоренным. В городе возвращение Хасана расценили как неудачу, поскольку ни один разумный человек не стал бы возвращаться сюда из Стамбула, не покинул бы высокой службы у султана, если б не было к тому веских причин. Он женился из-за Марии, из-за воспоминаний, из-за пустых комнат, из-за чужого вмешательства, еле-еле выдержал одну зиму с женой, глупой, болтливой, жадной, потом освободил себя от нее и ее семьи, подарив им имение в окрестностях города и деньги, дав их якобы взаймы. И с тех пор не переставал улыбаться. Его родина не земля обетованная, его земляки не ангелы. А он не в силах их больше ни исправить, ни испортить. Они сплетничали на его счет, подозревали и оговаривали, новая родня накинулась на него, как волки, зная о его желании как можно скорее избавиться от жены, он долго был мишенью для чужих пересудов, он пришелся им в самый раз, чтоб разогнать их скуку. Он вспоминал, как в Стамбуле защищал благородство своих земляков, и смеялся. К счастью для себя, он никогда ни в чем не упрекал, не горевал, все, что с ним произошло, он воспринимал как жестокую шутку. У других еще похуже, возражал он, защищая, думается мне, скорее свои прежние восторги, чем правду. За два-три года он снова полюбил своих земляков, привык к ним, как и они к нему, стал даже уважать их по-своему, чуть насмехаясь, но без злобы, почитая больше жизнь и то, что в ней существует, нежели свои мечтания о ней. Умные это люди, как-то сказал он мне в своей странной манере, перемежая издевку с серьезностью, которая часто смущала меня. Они приемлют безделье Востока и приятную жизнь Запада; они никогда не спешат, ибо спешит сама жизнь; их не интересует то, что готовит завтрашний день, придет то, чему суждено, а от них мало что зависит; они вместе только в несчастьях, поэтому и не собираются часто; они мало кому верят, и легче всего обмануть их красным словцом; они не похожи на героев, но труднее всего испугать их угрозой; они долго ни на что не обращают внимания, им безразлично, что происходит вокруг, а потом вдруг все начинает их касаться, они все переворачивают и ставят с ног на голову, а потом вновь впадают в сон и не любят вспоминать о том, что было; они боятся перемен, поскольку перемены часто им приносили беду, но им легко может наскучить любой, даже если он делал им добро. Странный мир, он оговаривает тебя, но любит, целует в щеку и ненавидит, высмеивает благородные деяния, но помнит о них спустя много лет, он живет упрямством и добрыми делами, и не знаешь, что возобладает и когда. Злые, добрые, мягкие, жестокие, неподвижные, бурные, откровенные, скрытные — это все они и все где-то между этим. А в довершение всего они — мои и я — их, как река и капля воды, и все то, что я говорю о них, я говорю о себе.