Избранное

Они пересекли площадь и вышли к школе. И сразу почувствовалось, откуда исходит на площадь тишина. Здесь, в этом деревянном, огороженном низким забором здании под железной крышей, было еще тише. У калитки стояли двое часовых. С винтовками. Один был беловолосый, широкоплечий, в сапогах. Они стояли, вытянувшись, прижав к телу винтовки, будто одеревенели; глядели поверх площади, но не в небо, и взгляд был застылый, как бы вслушивающийся. Оба вспотели, но дышали ровно.

И Олегу сделалось не по себе. Захотелось ему подойти к часовым и постоять рядом. Но Олег не подошел, а заробел. Он остановился и, тяжело дыша, стал смотреть на винтовки.

Очнулся он оттого, что цыганка взяла его за руку.

— Не он? — спросила она, показывая на часового в сапогах.

— Нет, не он, — сказал Олег.

— На войну идут? — спросила цыганка, глядя во двор школы.

К школьному крыльцу, изогнувшись вдоль забора, выстроилась большая очередь. Мужчины молча поднимались на крыльцо и проходили в глубь коридора. Возле самого крыльца стоял Петр, Енькин отец, стоял Митька, муж красивой бабы Калины. Петр напружил спину, наклонил голову и равномерно моргал белыми ресницами. Митька осматривался, кому-то кивал в очереди, — видно, признавал знакомых; покуривал папироску и сплевывал.

По ту сторону двора сидел на заборе Енька, смотрел на очередь и отбивался от слепней. Рядом с ним стояла Калина, держась руками за край забора, вытянув шею и отыскивая глазами Митьку. Мимо проходили мужчины, посматривали на нее и шутливо что-то поговаривали. Калина улыбалась, поблескивала глазами, так же шутливо отвечала на слова и смотрела в очередь, поводя языком внутри рта, под щекой.

— Такую бабу саму хоть на фронт посылай, — сказал кто-то завистливо.

— То-то и навоюешься, — сказал другой, — каши не поешь, винтовки не подымешь.

— Красивая баба, — сказала цыганка.

— Из нашей деревни, — сказал Олег, — Калиной зовут. Веселая.

— Айда на войну, Дуня! — крикнул кто-то Калине.

— Сам повоюешь, — сказала Калина, не поворачивая головы.

— Как же без тебя портки изнашивать! — крикнул кто-то другой. — Куда жисть пойдет?

— Портков не хватит — позовешь, — сказала Калина, — Гляди, не отстираешь! — крикнул первый.

— Не отстираю, свою бабу кликнешь.

Дед шел вдоль забора. Он шел с каким-то стариком. Старик подслеповато всматривался в очередь и крутил головой, словно нюхал.

— Мужики-то, мужики какие! — говорил старик.

— Сибирские полки, — говорил дед и приподнимал плечи под распахнутым черным пиджаком. Сапоги его были в гармошку, шел он озорно, приплясывал. Он почесывал руки. Оба были выпивши. — Сибирские полки, — говорил дед. — Такого страху, брат, никто еще не видывал. Уж я-то хлебнул до ушей. Меня ведь сначала белые мобилизовали. Так я от них, от ваших полков, аж до Саратова бежал. Ни одна сила не устоит. Ух ты, зверь!

Дед остановился и ликующим взглядом посмотрел на огромного рыжего парня в косоворотке, с малиновым от загара и силы лицом, с огромными руками, которые оттягивали плечи, как гири.

— Ух ты, зверь!

Парень услышал. Посмотрел на деда и успокоительно подмигнул.

— Молодцовец! В самую инператорскую гвардию, — сказал старик.

— Жаль его, стервеца, туда, — сказал дед. — К бабам бы его, а тут на войну. Ну уж ничего. Вернется, выйдет он оттуда, эх и покажет он им, хвостатым душегрейкам, жизнь-малину.

Олег схватил цыганку за руку и хотел ускользнуть в толпу. Но дед заметил, прищурился, подошел.

— А ты чего тут под заборами гоняешь?

— Я так, я посмотреть, — сказал Олег.

— Не видел?

— Не видел, — сказал Олег.

— И верно, не видел, — согласился дед. — Но не тужи, увидишь. Не такое, брат, увидишь. А Сашка где?

— Да вот ищу я его. Мама велела.

— Чего она велела? Здесь, что ли, искать? — Дед оглянул площадь. — Нет его здесь. В деревню сбегай погляди. Скажи, пусть не дурит, завтра вместе к военкому пойдем. Что же уж теперь, и старых красных гвардейцев на войну не пускать? Нет такого права. — Дед посмотрел на старика.

— Нет, нет, нет, — согласился старик.

И тут площадь колыхнулась. Изнутри ее вдруг поднялось движение. Все вскочили, все заспешили в разные стороны. Дед замер и пристально посмотрел туда, в сутолоку.

— Кого, кого это там? — вскочила с земли толстая рябая женщина в сбившемся на шее платке.

— Бьют, айда… кого, поди, — сказал из-под телеги татарин. — Бьют, украл.

— Неужто уж, сатана, в такой день воровать пошел? — всхлипнула женщина.

— А ишо бы ему и не украсть? Самый день, — сказал татарин и повертел в руке пустую чашку.

— Ох уж и бить бы его не надо, — сказала женщина.

— Кого украл, чего языком мелешь, — сказал татарину пожилой мужик в рубахе и в домотканых толстых штанах. — Припадок, поди, кого в таку жару хватил. А ты — украл.

Где-то в стороне зашептались резвенько старухи. Рябая женщина прислушалась и села на землю.

— Баба ребенка родила, — сказала она успокоенно.

— Так среди народу, гляди-ко, милая, и разрешилась? — спросил какой-то женский голос.

— Войне конец хороший будет, — сказал пожилой мужик. — Это уж точная примета.