Отступление
Война. Осенняя промозглая погода,
За сеткою дождя не видно ничего.
И глинистою грязью, слякотью полна дорога,
И от нее спасенья нет ни у кого.
На ней и хрип, и храп людской и лошадиный,
Он раздается над восточной стороной,
И отступленье, отступленье, отступленье.
И это хуже, чем последний смертный бой.
Дорога не дорогою, и вьется, как змея,
И всасывает в грязь свою людские души,
Воронками истерзана, траншеями исчервлена,
А на десятки километров там ни сантиметра суши.
Дорога не дорогою, и вьется, как змея,
И всасывает в грязь свою людские души,
Воронками истерзана, траншеями исчервлена,
А на десятки километров там ни сантиметра суши.
Здесь трубы деревень стоят в щемящей голости такой,
Здесь бесприютность, голод, холод, неизвестность.
Здесь карк вороний раздается над толпой,
Отчаяньем и матом вся покрыта местность.
Вот вдруг затор. В колдобину попала пушка.
В упряжье там попала тройка дохлых лошадей.
И постромок, освободившись от оглобли перелома,
Хлестает по лицу скопившихся людей.
Бедняги рвутся из последних сухожилий,
В канаве слышится отчаяннейший мат людей,
«На нет и спроса нет, а ну, их на хуй»,
Бросают пушку вместе с трупами издохших лошадей.
И бесполезные своею прошлой жизнью,
Ты погляди – подряд, подряд, подряд.
И тут и там Т-тридцать четверки,
И «Тигры», «Фердинанды», перевернутые здесь лежат.
Вдруг крик: «Ложись, ребята, воздух!!!»
И в грязь лицом десятки тысяч вдруг.
Лежат, спиной прикрытые от смерти,
Лежи, терпи и не дыши, мой друг.
Десятки тысяч словом, словно пулей, уложили,
А пуля убивает только цель одну,
Евангелие здесь только применимо,
Одним лишь словом уложить несчастную и рваную толпу.
У летчика земля, как карта на планшете,
Прямой наводкой бьет наверняка,
А там среди солдат и старики, и женщины, и дети,
Но ведь чужие старики, и мать, и дети, и жена.
Прошла атака, люди поднималися из грязи,
Война, собака, что ты сделала с людьми?
И молча, друг поддерживая друга,
На тыщу меньше на восток понуро побрели.
Не так все просто – голова змеи, что на восток,
Свободна от людей с оружием для боя,
А хвост змеи поближе к западу – туда нельзя,
Он «смерша» охраняется конвоем.
А все ведь для того, чтоб кто-то не сбежал,
Которому тот запад вдруг покажется родною стороною,
Попробуй, друг, рискни – не отступай,
То будет дел тем «смершевцам»– конвою.
Прошли десятки лет, и если жив тот летчик,
Я не завидую ему в его судьбе,
В ненападенье, в отступленье находились люди,
И как прощение отмолит перед Богом он себе?
Возвратился