Избранное

Мы лучше верной смертью оживём!

[1973]

ТОТ, КОТОРЫЙ НЕ СТРЕЛЯЛ

Я вам мозги не пудрю — уже не тот завод.

В меня стрелял поутру

из ружей целый взвод.

За что мне эта злая, нелепая стезя,—

Не то чтобы не знаю, — рассказывать нельзя.

Мой командир меня почти что спас,

Но кто-то на расстреле настоял.

И взвод отлично выполнил приказ,

Но был один, который не стрелял.

Судьба моя лихая —

давно наперекос, —

Однажды «языка» я

добыл, да не донес.

И «особист» Суэтин, неутомимый наш,

Еще тогда приметил

и взял на карандаш.

Он выволок на свет и приволок

Подколотый, подшитый матерьял,

Никто поделать ничего не смог.

Нет. Смог… один, который не стрелял.

Рука упала в пропасть

с дурацким звуком: «Пли!»

И залп мне выдал пропуск в ту сторону земли.

Но слышу — Жив, зараза!

Тащите в медсанбат!

Расстреливать два раза уставы не велят.

А врач потом все цокал языком

И, удивляясь, пули удалял,

А я в бреду беседовал тайком

С тем пареньком, который не стрелял.

Я раны, как собака,

лизал, а не лечил.

В госпиталях, однако,

в большом почете был.

Ходил в меня влюбленный

весь слабый женский пол:

— Эй, ты, недостреленный!

Давай-ка на укол!

Наш батальон геройствовал в Крыму,

И я туда глюкозу посылал,

Чтоб было слаще воевать ему.

Кому? Тому, который не стрелял.

Я пил чаек из блюдца,

со спиртиком бывал.

Мне не пришлось загнуться, и я довоевал.

В свой полк определили.

— Воюй, — сказал комбат,—

А что недострелили,

так я, брат, даже рад!..

Мне быть бы радым, но, присев у пня,

Я выл белугой и судьбину клял, —

Немецкий снайпер дострелил меня,

Убив того, который не стрелял.

[1973]

РАССТРЕЛ ГОРНОГО ЭХА

В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха,

На кручах таких, на какие никто не проник,

Жило-поживало весёлое горное эхо,

Оно отзывалось на крик — человеческий крик.

Когда одиночество комом подкатит под горло

И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадёт —

Крик этот о помощи эхо подхватит проворно,

Усилит — и бережно в руки своих донесёт.

Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья,

Чтоб не был услышан никем громкий топот и храп, —

Пришли умертвить, обеззвучить живое ущелье —

И эхо связали, и в рот ему всунули кляп.

Всю ночь продолжалась кровавая злая потеха,

И эхо топтали, но звука никто не слыхал.

К утру расстреляли притихшее горное эхо,

И брызнули слёзы, как камни, из раненых скал.

[1973]

ИЗ ДОРОЖНОГО ДНЕВНИКА

1

Ожидание длилось,

а проводы были недолги —

Пожелали друзья:

«В добрый путь! Чтобы всё — без помех!»

И четыре страны

предо мной расстелили дороги,

И четыре границы

шлагбаумы подняли вверх.

Тени голых берез

добровольно легли под колеса,

Залоснилось шоссе

и штыком заострилось вдали.

Вечный смертник — комар —

разбивался у самого носа,

Лобовое стекло

превращая в картину Дали.

Сколько смелых мазков

на причудливом мёртвом покрове,

Сколько серых мозгов

и комарьих раздавленных плевр!

Вот взорвался один,

до отвала напившийся крови,

Ярко-красным пятном

завершая дорожный шедевр.

И сумбурные мысли,

лениво стучавшие в темя,

Устремились в пробой —

ну-

попробуй-ка, останови!

И в машину ко мне

постучало просительно время.

Я впустил это время,

замешенное на крови.

И сейчас же в кабину

глаза сквозь бинты заглянули

И спросили: «Куда ты?

На Запад?

Вертайся назад!»

Я ответить не смог

по обшивке царапнули пули.

Я услышал: «Ложись!

Берегись!

Проскочили!

Бомбят!»

Этот первый налет

оказался не так чтобы очень

Схоронили кого-то,

прикрыв его кипой газет,

Вышли чьи-то фигуры

назад на шоссе из обочин,

Как лет тридцать спустя,

на машину мою поглазеть.

И исчезло шоссе —

мой единственно верный фарватер.

Только — елей стволы

без обрубленных минами крон

Бестелесый поток

обтекал не спеша радиатор

Я за сутки пути

не продвинулся ни на микрон.

Я уснул за рулем:

я давно разомлел до зевоты.

или глаза протереть?

Ущипнуть себя за ухо

Вдруг в машине моей

я увидел сержанта пехоты:

«Ишь, трофейная пакость,—

сказал он, — удобно сидеть»

Мы поели с сержантом

домашних котлет и редиски.

Он опять удивился.

откуда такое — в войну?

«Я, браток, — говорит,—

восемь дней как позавтракал в Минске.

Ну, спасибо! Езжай!

Будет время — опять загляну»

Он ушел на восток

со своим поредевшим отрядом.

Снова мирное время

пробилось ко мне сквозь броню.

Это время глядело

единственной женщиной

рядом.

И она мне сказала:

«Устал? Отдохни — я сменю».

Все в порядке. На месте.

Мы едем к границе. Нас двое.

Тридцать лет отделяет

от только что виденных встреч.

Вот забегали щетки —

отмыли стекло лобовое.

Мы увидели знаки,

что призваны предостеречь.

Кроме редких ухабов

ничто на войну не похоже.

Только лес — молодой,

да сквозь снова налипшую грязь

Два огромных штыка

полоснули морозом по коже

Остриями —

по-мирному —

кверху,

а не накренясь.

Здесь, на трассе прямой,

мне, не знавшему пуль,

показалось,

Что и я где-то здесь

довоевывал невдалеке.

Потому для меня

и шоссе, словно штык, заострялось,

И лохмотия свастик

болтались на этом штыке…

2

Ах, дороги узкие —

Вкось, наперерез!

Версты белорусские

С ухабами и без.

Как орехи грецкие,

Щелкаю я их.

Говорят, немецкие —

Гладко, напрямик.

Там, говорят, дороги — ряда по три,

И нет табличек «Ахтунг!» или «Хальт!».

Ну что же, мы прокатимся, посмотрим,

Понюхаем не порох, а асфальт.

Горочки пологие,

Я их — щелк да щелк!