Избранное

Закушав водку килечкой,

Спешат в свои подполия

Налаживать борьбу,

А я лежу в гербарии,

К доске пришпилен шпилечкой,

И пальцами до боли я

По дереву скребу.

Корячусь я на гвоздике,

Но не меняю позы.

Кругом жуки-навозники

И мелкие стрекозы,

По детству мне знакомые —

Ловил я их, копал,

Давил, но в насекомые

И сам теперь попал.

Под всеми экспонатами

Эмалевые планочки.

Всё строго по-научному —

Указан класс и вид.

Я с этими ребятами

Лежал в стеклянной баночке,

Дрались мы — это к лучшему, —

Узнал, кто ядовит.

Я представляю мысленно

Себя в большой постели,

Но подо мной написано:

«Невиданный доселе».

Я «homo» был читающий,

Я сапиенсом был.

Мой класс — млекопитающий,

А вид… уже забыл.

В лицо ль мне дуло, в спину ли,

В бушлате или в робе я —

Тянулся, кровью крашенный,

Как звали, к шалашу.

И на тебе — задвинули

В наглядные пособия.

Я злой и ошарашенный

На стеночке вишу.

Оформлен, как на выданье,

Стыжусь, как ученица.

Жужжат шмели солидные,

Что надо подчиниться.

А бабочки хихикают

На странный экспонат,

Личинки мерзко хмыкают,

И куколки язвят.

Ко мне с опаской движутся

Мои собратья прежние

Двуногие, разумные —

Два пишут — три в уме.

Они пропишут ижицу —

Глаза у них не нежные.

Один брезгливо ткнул в меня

И вывел резюме:

«С ним не были налажены

Контакты, и не ждем их.

Вот потому он, гражданы,

Лежит у насекомых.

Мышленье в нём не развито,

И вечно с ним ЧП,

А здесь он может разве что

Вертеться на пупе».

Берут они не круто ли?

Меня нашли не во поле.

Ошибка это глупая,

Увидится изъян,

Накажут тех, кто спутали,

Заставят, чтоб откнопили,

И попаду в подгруппу я

Хотя бы обезьян.

Но не ошибка, — акция

Свершилась надо мною,

Чтоб начал пресмыкаться я

Вниз пузом, вверх спиною.

Вот и лежу расхристанный,

Разыгранный вничью,

Намеренно причисленный

К ползучему жучью.

А может, все провертится

И соусом приправится,—

В конце концов, ведь досочка

Не плаха, говорят,—

Всё слюбится да стерпится…

Мне даже стали нравиться

Молоденькая осочка

И кокон-шелкопряд.

Да! Мне приятно с осами —

От них не пахнет псиной,

Средь них бывают особи

И с талией осиной.

И, кстати, вдруг из коконов

Родится что-нибудь

Такое, что из локонов

И что имеет грудь?

Червяк со мной не кланится,

А оводы со слепнями

Питают отвращение

К навозной голытьбе,

Чванливые созданьица

Довольствуются сплетнями,

А мне нужны общения

С подобными себе.

Пригрел сверчка-дистрофика —

Блоха сболтнула, гнида,

И глядь — два тёртых клопика

Из третьего подвида.

Сверчок полузадушенный

Вполсилы свиристел,

Но за покой нарушенный

На два гвоздочка сел.

Паук на мозг мой зарится,

Клопы кишат — нет роздыха,

Невестой хороводится

Красивая оса.

Пусть что-нибудь заварится,

А там — хоть на три гвоздика,

А с трех гвоздей, как водится,

Дорога в небеса.

В мозгу моём нахмуренном

Страх льётся по морщинам.

Мне будет шершень шурином,

А что ж мне будет сыном?

Я не желаю, право же,

Чтоб трутень был мне тесть.

Пора уже, пора уже

Напрячься и воскресть.

Когда в живых нас тыкали

Булавочками колкими, —

Махали пчёлы крыльями,

Пищали муравьи,—

Мы вместе горе мыкали,

Все проткнуты иголками!..

Забудем же, кем были мы,

Товарищи мои!

Заносчивый немного я,

Но в горле горечь комом.

Поймите — я, двуногое,

Попало к насекомым!

Но кто спасёт нас, выручит,

Кто снимет нас с доски?

За мною! Прочь со шпилечек,

Сограждане-жуки!

И — как всегда в истории —

Мы разом спины выгнули,

Хоть осы и гундосили,

Но кто силён, тот прав, —

Мы с нашей территории

Клопов сначала выгнали

И паучишек сбросили

За старый книжный шкаф.

Скандал потом уляжется,

Зато у нас — все дома,

И поживают, кажется,

Уже не насекомо.

А я? — я тешусь ванночкой

Без всяких там обид.

Жаль, над моею планочкой

Другой уже прибит.

[1976]

* * *

Я прожил целый день в миру

потустороннем

И бодро крикнул поутру:

— Кого схороним? —

Ответ мне был угрюм и тих:

— Всё — блажь, бравада.

Кого схороним? Нет таких…

— Ну, и не надо!

Не стану дважды я просить,

манить провалом.

Там, кстати, выпить-закусить —

всего навалом.

И я сейчас затосковал,

хоть час оттуда.

Вот где уж истинный провал —

ну просто чудо!

Я сам больной и кочевой,

а побожился —

Вернусь, мол, ждите, ничего,

что я зажился.

Так снова предлагаю вам,

пока не поздно:

— Хотите ли ко всем чертям,

вполне серьёзно? —

Где кровь из вены — как река,

а не водица.

Тем, у кого она жидка,—

там не годится.

И там не нужно ни гроша,—

хоть век поститься!

Живёт там праведна душа,

не тяготится.

Там вход живучим воспрещён,

как посторонним.

Не выдержу — спрошу ещё:

— Кого схороним? —

Зову туда, где благодать

и нет предела…

Никто не хочет умирать,—

такое дело.

И отношение ко мне —

ну, как к пройдохе.

Все стали умники вдвойне

в родной эпохе.

Ну, я согласен: побренчим

спектакль — и тронем.

Ведь никого же не съедим,

а так… схороним.

Ну, почему же все того…

как в рот набрали?

Там встретятся, кто и кого

тогда забрали.

Там этот, с бляхой на груди,—

и тих и скромен.

Таких, как он, там пруд пруди…

Кого схороним?

Кто задаётся — в лак его,

чтоб хрен отпарить!

Там этот… с трубкой… как его?..

Забыл!.. Вот память!..

Скажи-кась, милый человек,

я, может, спутал?

Какой сегодня нынче век?

Какая смута?

Я сам вообще-то костромской,

а мать из Крыма…

Так если бунт у вас какой —

тогда я мимо!

А если нет, тогда ещё

всего два слова:

У нас там траур запрещён.

Нет, честно слово!

А там порядок — первый класс,