Избранное

— Знатно твоя супружница турнула девку, посулила крапивы напихать, — говорил Анисимов. — У Смолкиных отпаивали дуру валерьянкой.

— С крапивой хорошо, — похвалил Николай.

— Следовало эту потаскуху поучить, чтобы не шастала по чужим дворам, но беда — доктор Соловьев ей благоволит, — сказал Анисимов, — натравит свою черную сотню, счеты сведут, как с оружейником Хлебовичем. Помнишь ведь, черносотенцы подстерегли его на кладбищенской тропинке, били смертно, затем бросили в яму, завалили хворостом и осиновый кол воткнули.

— Не из пугливых, — сказал Николай.

С гудком вышел из проходной Николай, а Зоф уже его поджидал на горушке.

— Попутчик, в твои края, — сказал он.

Николай догадался: о чем-то серьезном потолковать Зофу нужно. Неожиданно три брата Федоровы-Быки вынырнули из толпы — и к ним. Братья подрядились откидать горбыли у пилорамы на лесной бирже.

Зоф не знал, как от них избавиться, насупившись, молчал. Быки этого не заметили, наперебой рассказывали, как Кучумов нанял тапера из курзала и разучивал «Марсельезу». Забавно, но у Зофа были дела поважнее.

У пешеходного моста Быки свернули в проулок, Зоф заговорил сразу и откровенно:

— Та потаскуха, которую твоя Надя турнула, не из простых, отец у нее в генеральном штабе служит. Случай в Разливе представим как ссору — схлестнулись две бабенки. Супругу предупреди, организации нужно, чтобы Емельяновы поменьше внимания к себе привлекали. В 1905 году у тебя в доме был штаб дружины, и ни один шпик не догадался. Сейчас события грозные надвигаются, в запасе нужно иметь надежную явку. И еще Кубяк просил передать: Кондратий твой чудит, связался с анархистом из Кронштадта. Странная у этого матроса фамилия — Веник. Похоже, что это прозвище. Прохвост собьет парня с пути.

— Втолковывал, Кондратию кажется, что справедливость в России просто установить, царя-то нет. Дурень, мал еще, а душа хорошая, весь в деда, свободолюбивый. Выберу времечко, возьмусь за него.

— Не откладывай, Веник опасный прохвост, — предупредил Зоф и, распрощавшись, направился к лодочному причалу — там его поджидал связной Петербургского комитета партии.

10

Под утро Надежду Кондратьевну разбудили приглушенные стоны за стеной. Она потолкала мужа, он перевернулся на бок и засопел. Николай приплелся домой ночью, голенища сапог до верха заляпаны глиной, рубашка засолонела от пота. Винтовки и патроны перепрятывали. В Ермоловке у лавочника сын поступил в Михайловское юнкерское, в субботу наезжает с приятелями. Из окна его комнаты виден погреб — тайный арсенал.

Стон за стеной затих, — кто-то из ребят во сне кричал. Надежда Кондратьевна задремала, разбудил ее возглас: «Мама!» Чей это голос — спросонья она не разобрала, вскочила с постели, трясущимися руками зажгла лампу. В постели метался Гоша, подушка и простыни валялись на полу.

— Захворал, малыш? — Надежда Кондратьевна поправила постель — жара нет, а ребенок корчится. — Где болит?

— Еж в животе. — Гоша всхлипнул.

Надежда Кондратьевна давно уже ничему не удивлялась, в доме росла орава мальчишек.

— Вкусный еж? — спросила она.

— Не е-е-л, сам заполз. — Гоша еще громче всхлипнул.

— И нисколечко не попробовал? — массируя ребенку живот, Надежда Кондратьевна допытывалась: — Волчьими ягодами угощался?

— Крепость на косе строили, там нет волчьих ягод.

Массаж подействовал, боль несколько утихла. Гоша положил голову на колени матери.

— Пил грибной квас — Надежда Кондратьевна видела, как кухарка Смолкиных вынесла мальчишкам огромный медный ковш.

— Анисимовские пили, а мы с Колюхой по воблине смолотили, — пробормотал Гоша.

Напоив теплым молоком сына, Надежда Кондратьевна перенесла его в большую комнату на диван, прилегла рядом.

Проснулась она поздно. Николай сам разогрел еду, ушел на завод. Приходила чухонка, оставила кринку молока на крыльце.

Собрав завтрак, Надежда Кондратьевна заметила неладное с ребятами: Сергей очень угрюм, глаза воспалены. Коля скрюченный и за стол не сел. Кондратий, вечно куда-то спешивший, ел вяло жареную картошку. Лишь Толя съел сбою порцию и попросил добавку. Всяко бывало в большой семье. Коля зимой на ногах перенес инфлуэнцу, — но чтобы сразу заболели четверо…

Кондратий хмурый — понятно: была крепкая взбучка от отца за приятельство с анархистом.

— Соскучился по Венику окаянному? — прикрикнула она на Кондратия, ожидая, что тот вспылит. Тогда будет ясно, болен сын или хмур — с отцом нелады.

Кондратий с отцом жарко схватывался, а матери не перечил, хотя она нередко грозила обломать грязную швабру о бесстыжую голову анархиста, только бы попался ей под горячую руку.

— Животом маюсь, — признался Кондратий. — И Сережке было муторно, подушку грыз. Когда Гошу уносила, мы не спали, притихли, боялись напугать, думали, до ветру побегаем — пройдет.