Избранное

— Ну, этого мы не знаем. Нам ведь казалось, что они и ходить не умеют, а они — нате вам! — разгуливают себе. И говорят, возможно, не хуже нашего, только тихонько, оттого-то мы их и не слышим, разве что по временам, когда они ломаются или бьются. Вот тогда мы точно слышим их голоса: мы — ой! А стул — хрясь! Погладь их, приласкай — они тебе замурлыкают, как кошка.

И потом, вот еще что. На этом совещании они, конечно, и о нас будут говорить. Ведь что-то надо с нами делать, не умирать же нам голодной смертью, им в любом случае придется принимать решение по этому вопросу, так что, пока суд да дело, нам ничего не грозит. Подождем, о чем они там договорятся, три-четыре часа у нас еще есть в запасе. Нам оставили нас самих, и это наша единственная собственность, — пошутил я напоследок и, подхватив жену, закружил ее по комнате. Дети стояли у стен — ни дать ни взять херувимчики и амурчики.

Хватило нас ненадолго, потому что давно мы уже так не вальсировали, тем более на голодный желудок. Детям на завтрак предложили сказки. Про андерсеновскую штопальную иглу, ставшую с маминой легкой руки вдруг необычайно важной и нужной именно сейчас, а я внес свою лепту рассказом о Робинзоне Крузо, чтобы показать малышам великую пользу вещей, без которых мы совершенно беспомощны.

По отношению к детям это, возможно, и не было сейчас вполне тактично, но как знать — вдруг дом подслушивает. Тут требуется особая политика.

В самый разгар моего рассказа Йапи захотел в уборную. Он из тех людей, которым всегда в самый неподходящий для окружающих момент может приспичить что-нибудь этакое.

Мы немало удивились и даже обрадовались, когда смывной бачок сработал как положено. Итак, первый прорыв в цепи всеобщей непокорности. Что бы это значило?

— Знаешь, что мне пришло в голову? — внезапно расхохоталась жена. — Оказывается, не все, что у нас есть, нужно им там на собрании.

Конечно, как же иначе. И среди вещей были свои парии. Ничто не ново под луной. Сообщество, однажды в едином порыве пришедшее к власти, уже несет в себе зачатки противоречий, которые рано или поздно приведут к развалу изнутри. Ну а мы, кто не высовывается, — тут как тут.

Давно закончилось шествие мимо наших окон. Оставалось как-нибудь протянуть еще несколько часов, тогда уж наверняка произойдут события, пока неведомые; да нам и не хотелось в них погружаться. Нас лишили всего, участь наша решена. Сознание этого наполняло нас покоем, пожалуй даже тихой радостью — теперь мы свободны от ответственности.

В нашей власти осталась единственная собственность — послушное, гибкое и ловкое тело, способное и на чехарду, и на салочки, и на многое-многое другое. Куда подевалась неловкость и скованность движений? Мы с женой словно сбросили лет по тридцать каждый, и наша семья превратилась в семейку лесных зверушек, все кувыркались и возились, как шаловливый медвежий выводок. Без гребенок и заколок прически жены и Маартье в скором времени стали походить на первобытные джунгли. Зря мы, должно быть, устроили эту возню, ведь в доме ни куска мыла, а кругом полным-полно мусора, который не участвовал в собрании вещей.

— Скоро мы вместо мытья будем вылизывать друг друга, — прыснула Маартье.

— А если еще подождать, тогда вообще можно будет счищать руками, как у коров, — предложил Йапи, сложив ладошку наподобие скребка.

Мы продолжали шутить с детьми, забавляли их как могли, чтобы отвлечь от мыслей о еде, пока не начались действительно серьезные дела.

С улицы послышался удар гонга, громкий и отрывистый, высокий по тону, прозрачный, как звук высокопробного твердого металла. Дома немедленно подняли фрамуги и распахнули окна. Мы бросились к раскрытым глазницам: по всей улице справа и слева от нас из каждой мансарды торчали ряды голых торсов.

Водрузившись на низкую фуру, в сопровождении двух огромных кузнечных молотов самого солидного калибра, мимо нас проплыла гигантских размеров наковальня.

Посреди Спинозастраат — именно там, напротив больницы, мы и жили — она остановилась. Два мощных, один за другим, удара молотов — и она обратилась к нам с речью.

— Люди! — разнесся по всей округе громкий металлический голос.

В первую секунду нам стало не по себе — говорящая наковальня. Мы ведь твердо усвоили, что звук должен исходить из некоего отверстия, но, поразмыслив, поняли, любой звук создается вибрирующим телом без всяких там отверстий, возьмите, к примеру, скрипку. Поняли и успокоились. Точно так же отпадает нужда и в особом слуховом органе: едва ли существует различие между голосовой связкой и барабанной перепонкой, из них последняя — не исключено — просто-напросто сбежавший через евстахиеву трубу кусочек первой.

— Всё, люди, допрыгались. Этой ночью мы лишили вас безраздельного господства на планете и сосредоточили власть в наших руках, а сегодня днем была провозглашена Fédération International des Objets.[88]