Избранное

Карабед трусцой бежал к строю, снова по окрику офицера срывался, бежал к нему, снова топал не той ногой, какой следует, и незамедлительно получал новую затрещину.

Дашнакские солдаты, разбившись на группы, шли друг на друга, стена стеной. В воздухе сверкали клинки, сталь штыков слепила глаза, а бешеная ружейная пальба рвала уши. Иногда на площадку выкатывали чудовища на колесах, которые называли ручными и станковыми пулеметами, а то и пушку, лающую с воем. Мы тряслись от страха, когда санитары на носилках выносили раненых. В первое время не знали, что все это понарошку.

Однажды после одного такого «боя», за которым вместе с нами наблюдал и Аво, произошел такой разговор.

— Дядя, а вы не по правилу воюете! — смело сказал Аво, подойдя к солдату, который, вытирая обильный пот со лба, присел отдохнуть.

— Не по правилу? — Солдат поднял голову, и тогда все увидели, что это был не кто иной, как наш бывший постоялец Карабед, которому частенько попадало от офицера.

— Эге, кого я вижу! Оанов щенок, — осклабился солдат. — Ну так что не по правилу, мальчик? — спросил он, продолжая вытирать с красного лица пот.

— А так, воюете без окопов и флешей.

— Флеши? — Карабед перестал вытирать пот. — Это что еще за флеши, что ты городишь, щенок?

— А обыкновенные. Багратионовы флеши.

Карабед даже привстал от удивления.

— Что ты выдумываешь, мальчик? Какие это Багратионовы флеши?

— Багратион — генерал был такой при Кутузове. Французов бил, — разъяснил, как маленькому, Аво.

На красном, еще не остывшем лице солдата промелькнуло подобие усмешки.

— Ты, дружок нас с багратионами не равняй. Мы не трусы, чтобы во флешах скрываться, бьемся с врагами вот так. — И он даже показал как: вытянувшись во весь рост, выпятив колесом грудь. — Лицом к лицу. Как подобает героям, — добавил он, спесиво подбоченясь.

Аво прыснул в кулак.

— Арсен, когда же делом займемся? — спросил меня однажды дед, хитро сощурив глаза.

Заниматься делом у деда означало работать в гончарной.

— Хоть завтра, дед.

— А как уроки?

— Ничего, дед.

— Отстал намного?

— Нет, дед, уже догоняю.

— А может, еще подождем с работой? Может, тебе налечь на уроки?

— Работа не мешает занятиям, дед. Я буду стараться.

— Ну, если так… Ты всегда был на этот счет молодцом.

И вот я снова в гончарной.

Скрипит колесо. Голова деда в цветном платке склонилась над станком. Его голос, отдаваясь в пустой посудине, гремит в ушах:

— Что такое человек без ремесла, юноша? Гнездо кукушки. В нем никогда не выводятся птенцы.

Я улыбаюсь, зная наперед, что дед не поскупится на слова, чтобы поносить бездельников. И дед действительно не жалеет ни красок, ни слов.

«Какой ты все-таки смешной, дед! Разве я не знаю, чего стоит человек без ремесла? Неужели ты хоть на минуту можешь подумать, что жизнь беспечной кукушки соблазнит твоего внука?»

Но дед говорил, и пещера гремела от его слов.

Карьера Аво кончилась. В своем сочинительстве он зашел так далеко, что однажды вздумал подшутить над своим хозяином — в его присутствии пропеть несколько куплетов из посвященной ему оровелы.

Вартазар не понимал и не принимал шуток, тем более от своих батраков.

Пораженный смелостью погонщика, он подъехал ближе, думая, что его не замечают. Но Аво отлично видел приближающегося к нему хозяина. Глядя на его высокую папаху, он задорно выкрикивал:

Жнут на ниве хлеб густой,
А у тебя амбар пустой.
Ага пришел в твой бедный дом,
Что пользы в том?

Погонщики замерли. Кто-то по привычке затянул «Я-о», но, увидев хозяина, от испуга свалился с ярма. А Аво как ни в чем не бывало пел, бросая в лицо Вартазару слова оровелы:

Кто грома ждет? Кто грому рад?
За громом вслед нагрянет град.
Ага пришел — знай наперед:
Ага не даст, но отберет.

Надо ли говорить, чем кончилась эта история!

С этого дня с тела Аво не сходили синяки.

Аво тщательно скрывал от деда и матери следы побоев. И где им было видеть их, когда он уходил на работу затемно и возвращался домой, когда все уже спали!

А я знал. Мне ли не знать о тех страданиях, которые терзали его ночью! По-прежнему мы спали с ним в одной постели.

— Аво, тебе больно, да? Очень больно? — шепчу я ему на ухо.

— Больно? Что ты выдумал?

— Но я вижу, что у тебя еще бред не прошел.

— Мне не больно, отвяжись!

Но однажды, вернувшись домой раньше обычного, он кинул в самый дальний угол избы кошелку, в которой брал еду в поле.

— Баста! Я вам больше не работник, — сказал Аво.

Было это вечером. Мы сидели возле очага за ужином. Ни мать, ни дед не обратили внимания на эти слова.

— Садись, садись, Аво-джан. Вовремя пришел. Поешь горяченького, — захлопотала мать.

— Спасибо, мама, я сыт, — ответил Аво, отстраняясь от полосы света, идущего от очага.