Избранное

— Дай бог ему здоровья! — доносится до меня откуда-то издалека.

— Дай бог! — шепчу я, засыпая.

_____

Утром, как только Карабед, сделав свой первый визит, ушел, мать сказала:

— Сегодня я зарежу красноперого петушка. Не ждать же, пока Карабед свернет ему шею.

Сперва это известие нас как громом поразило. Красноперый петушок был нашим общим любимцем. Ему и пяти месяцев не исполнилось, но уже во всем он проявлял свой петушиный норов.

Решение матери в другое время вызвало бы яростный протест со стороны всех в доме, но сейчас никто не проронил ни единого слова в защиту любимца.

В самом деле, этот бездельник Карабед приглядывался к нашему петушку, а однажды он даже такой разговор повел с матерью:

— Хозяйка, сколько набежало этому петуху месяцев?

Мать побелела, но все-таки выжала улыбку:

— Господь с тобой, что ты! Поганенький он еще, в комлях.

Карабед насупился:

— Как хочешь, хозяйка, подожду еще денька два, а там порешим с петухом, — и, хищно облизываясь, показал, как он его порешит.

Все это и сковало нам языки.

Мать прошла на середину двора и, вытянув вперед руку, сделала вид, что сыплет корм.

— Тю-тю-тю! — звала она.

На зов из подворотни, со всех дыр и уголков двора стали сбегаться цыплята весеннего выводка. Всю взрослую птицу Карабед давно съел.

Красноперый петушок подошел последним.

Став позади всех, петушок медленно поднял нарядную голову, увенчанную гребнем, и карим доверчивым глазом уставился в руку матери.

Он даже не думал отбегать, когда мать осторожно занесла руку над ним, и такая была доверчивость в этом кротком косящем взгляде!

Мать схватила петушка, и только тогда, возмущенный необычным поступком, он поднял неистовый крик, на который цыплята тотчас же отозвались тревожным вскриком.

Неподалеку стоял дед и своим перочинным ножом водил по бугристому глянцевому оселку.

Дед протянул мне отточенный нож, но я сделал вид, что не замечаю.

На крыльцо вышел Аво. Дед поманил его пальцем.

Дальше я ничего не видел. Мать сунула мне в руки завтрак, и мы с дедом вышли со двора. Только на улице я, не выдержав, оглянулся. Посреди двора красным комочком лежал наш петушок. Одним крылом он двигал в воздухе, будто прощаясь с нами…

Я смахнул набежавшую слезу, а дед сказал:

— Легкая рука у нашего Аво. Сразу видно — не для убийства она.

День прошел незаметно. Солнце еще не закатилось, я от него в гончарной пятнами лежал свет, когда дед начал собираться.

— Кончай, Арсен. Петушок давно ждет нас. Отужинаем сегодня как люди.

Вот и вечер. Клубится над открытой кастрюлей белый пар. Мать в облаках пара разливает суп.

— Ешьте, потом дам мясо.

Ужин был действительно на славу. Сперва суп, потом мясо. Как у богатеев.

Мы были увлечены едой и не заметили, как отворилась дверь и на пороге показался Боюк-киши.

Дед, отодвинув миску, направился навстречу, захлопнул дверь, закрыл ее на засов и только тогда подошел к Боюк-киши.

— Чего явился, кирва? Погибели хочешь? — тревожно прошептал дед.

— Ничего не поделаешь, уста, пришлось рискнуть, — проговорил Боюк-киши.

Мы застыли в тревожном ожидании.

— Беда случилась, — продолжал он. — Мусаватисты решили пустить турок в Нагорный Карабах.

Сраженные этой вестью, мы с Аво бросились к матери. Боюк-киши, чтобы приободрить нас, добавил:

— Не беспокойтесь, Гатыр-Мамед со своими партизанами идет на помощь Шаэну. В горах отсидитесь, пока они с турками справятся.

Дед поднял голову. Никогда мы не видели его таким: лицо серое, на широком лбу глубоко залегли морщины.

Боюк-киши обнял деда за плечи:

— Вода уходит, камни остаются. Много пережили мы с тобой, уста, переживем и это.

Дед наконец вышел из оцепенения:

— Турки, говоришь? И это испытание свалится на наши плечи?

Мать судорожно обхватила меня и Аво, прижалась к нам, сдерживая рыдания.

— Мы не оставим вас в беде. Заранее дадим знать, — пообещал Боюк-киши.

Он отвел деда в сторону. Послышался еле уловимый шепот. Слов нельзя было разобрать, но по суровым лицам говоривших можно было догадаться: дела наши очень плохи.

Сразу вспомнилось все слышанное о зверских расправах, о Сасуне, где турки, согнав в поле женщин и детей, пустили по ним свою конницу.

Я взглянул на вздрагивающие плечи матери и подумал: «Что теперь будет?»

В окно ворвалась пьяная песня. Когда она стихла, дед сказал:

— Спасибо тебе, кирва. Век не забуду твоей милости. Настоящий ты человек! Спасибо! Теперь беги… Постой, я выгляну, нет ли кого, — засуетился он.

Тихо отодвинув засов, дед приоткрыл дверь. В образовавшуюся щель черным вихрем ворвался человек.

Когда он вышел на середину избы, куда доходил слабый отсвет от очага, мы вскрикнули. Это был Карабед.

Увидев Боюк-киши, он усмехнулся, самодовольно потирая руки.

— А я думаю: «Куда это смертник идет?» Оказывается, к другому смертнику. Хороший улов, крупная рыба попалась! — поглядывая то на Боюк-киши, то на деда, радовался Карабед. Затем, как рукой смахнув с лица улыбку, кинул деду: — В такое время с азербайджанцами якшаться? Не простит тебе Тигран-бек этого, голубчик. Уж будь покоен!