Избранное

— Говорят, у партизан был, это правда? — спросила она, обдав меня горячим дыханием. Городская обнова на ней уже потрепалась, обтрепался даже кружевной воротник.

Я сделал удивленное лицо.

— Как там мой отец? Хмбапет?

«Сама ты хмбапет!» — хотел отрезать я, но, вспомнив о клятве, продолжал играть в незнайку.

— О чем ты, Арфик? Я никого не видел!

Но Арфик продолжала:

— А как Шаэн? Спарапет?[71] — допытывалась она.

«Ах ты, сорока, — так и хочется влепить ей в глаза, — заладила: «хмбапет», «спарапет». Да там таких чинов и нет. Это у дашнаков твоих «хмбапеты» и «спарапеты», а партизанам на них наплевать».

Верный клятве, я молчу. Что она поймет? Девчонка! Пусть она себе свою серу жует. И в самом деле челюсти Арфик вдруг задвигались. Значит, во время разговора она держала липучку под языком.

Арфик продолжала тараторить. В темноте так и сверкали ее быстрые лисьи глазенки.

— Ну, скажи, хмбапет или спарапет?

— Генерал, — вырвалось у меня, — а если надо бывает — стреляет из пулемета. У партизан пушек и пулеметов — тьма. Куры не клюют.

— Ой, ты! — обрадовалась Арфик.

Я вдруг перепугался своей откровенности.

— Арфик, — сказал я, — Мариам-баджи я дал слово ничего о твоем отце не говорить. Поклянись, что ты не выдашь меня.

— Клянусь.

Она отбежала, но остановилась, снова вернулась и, припав к моему уху, зашептала:

— Не обидишься, если я скажу об отце только Асмик? Ты же знаешь, какая она!

— Ладно, скажи уж, — разрешил я, — только насчет пушек ни гугу. Военная тайна.

— Хорошо, — согласилась Арфик, — с места мне не сойти. Только об отце.

Она снова поклялась и, сорвавшись с места, побежала вдоль улицы. Короткая юбка хлопала по ее худеньким ногам.

VI

То, чего больше всего боялся дед, свершилось: к нам нагрянули турки. Это случилось под вечер, через неделю после моей поездки к партизанам.

Из гончарной пришел дед. Против обыкновения, он пришел очень рано. Такое с дедом редко бывало.

— Собирайтесь! — распорядился он. — Боюк-киши сигнал подал. Дай бог ноги унести.

Мать заторопилась, схватила заранее приготовленный узел.

Мы вышли из дому. Мать никак не могла попасть замком в колечки на дверях.

Дед сказал:

— Не надо.

Мать все же заперла двери на замок.

Мы не одни. Вместе с нами по узким горным тропам поднимались все нгерцы. По пути к нам присоединялись крестьяне из других селений. Все они, как и мы, несли на спинах свой небогатый скарб — то, что можно было унести.

На гребне высокой горы мы остановились на ночлег. Отсюда мы увидели наше село. Увидели, потому что ночь, озаренная пожарами, была похожа на день.

В узелке матери оказалось все то, что нужно было для лагерной жизни: холст для палатки, старая кастрюля, две мисочки, ложки. Продуктов не было. По правде сказать, мы к этому уже привыкли. Хотя осень давно загасила жар последних цветов, но в горах еще не перевелись съедобные травы.

Наш травяной «стол» разнообразили фрукты. Кто не знает карабахские леса! Каждое третье дерево плодоносит.

Дни в хлопотах по добыче пищи проходили незаметно, а ночи были так длинны! Золотые нити от падающих звезд все чаще чертили небо. Нескончаемо трещали кузнечики. Вдали гулко отдавались выстрелы.

Бог ты мой! Даже здесь, среди гор, освещенных факелом пожарищ, под треск сухих веток Апет рассказывает о героях, преисполненных добра, никогда не знавших поражений. Он был неизменен, наш чудесный, добрый сказитель.

Кругом костры. И что ни костер — своя жизнь.

— Нет, вы подумайте только: наши «защитники» дашнаки смазали пятки, как только пришли враги. Хоть бы для виду бухнули в воздух.

— Эх, уста Савад, не по нашим слабым головам затеял разговор! Тут не в одной трусости дело. Сдается мне, дашнаки сами заманивают врага.

— А какой им от этого прок?

— Прок? Прок есть: Шаэна душить чужими руками.

— Да, уста Аракел! Видно, отсидка пошла тебе на пользу. Ты многому научился там. Есть смысл в твоих словах. Только неужто из-за Шаэна они могут кинуть весь народ в пасть волку?

— О чем ты толкуешь, Савад? Нашел печальников о народе! Видно, и тебе не мешало бы отсидеть малость, чтобы мозги немного проветрить…

Дым от костра вьется над кустами. Он цепляется за другой такой же дым, и тогда от него, как от небольшой тучки, ложится на склон густая тень.

Мы подходим к другому костру. Нас не гонят, за разговором и не замечают, кто подсаживается. Для каждого есть место у костра.

— Мы с тобой, уста Герасим, небольшие политики, но должен сказать — этих защитников раскусить нетрудно. Вот они будто и против турок, и против мусаватистов. А вглядись поближе — за спиной народа сговариваются с ними.

Люди ближе присаживались к огню. Костер пылал перед ними, освещая заросшие белые бороды.

Течет беседа, которой нет конца, нет ей и начала.

— Это верно, уста Хосров, мы с тобой небольшие политики. Куда там! Ты глину месишь, я железо кую. И все-таки я вижу: хотели они Шаэна задушить, а сняли повязку с глаз людей. Теперь даже слепой знает, кто истинный защитник народа. Ты возьми наше село. Много ли односельчан до этого было в отряде Шаэна? А теперь считай — пальцев не хватит на обеих руках!