Избранное

Словом, работы хватало. И однако же, в разгар наивысшего напряжения рабочего дня, выбрав минуту, он берет телефонную книгу.

— Алло! Товарищ Мартиросян? Извините, вы не из Карабаха?

— Нет, не из Карабаха. Не удостоился такой чести. А что такое?

— Да ничего. Думал, земляк, хотел порадовать вас.

— Порадуйте, не стесняйтесь. Приятные вещи полезно знать не одним карабахцам.

— Видите ли. Мне трудно вам объяснить. Приехал товарищ из Карабаха, привез два мешка мотала, норшенского сыра…

— Спасибо, товарищ, за внимание. Правда, я не из Карабаха, но про Норшен прослышал и о его сыре тоже. С удовольствием куплю, если это можно. А по какому адресу обращаться?..

— Не стоит благодарности. Запишите…

Снова палец бежит по страничкам телефонной книжки, отыскивая армянскую фамилию.

— Карапетян? Из Карабаха? Ну, вам-то объяснять нечего. Хватайте ведра и бегите по адресу… Сыра немного, поторапливайтесь, можете опоздать.

Таким манером Рубен звонит по многим адресам.

— На сегодня, кажется, хватит, — кладет он трубку и снова уходит с головой в свою неброскую, хлопотную работу.

На другой день еще десять — двенадцать человек посылает с ведрами по адресу Хачатура. И только через пяток дней Рубен является посмотреть на свою жертву. Хачатура он застает с перевязанной головой, зеленого от злости.

— Что с тобой, брат Хачатур? На тебе лица нет. Не болен ли? — Рубен садится рядом и участливо кладет руку ему на лоб.

Присутствие Рубена всегда успокаивающе действует на Хачатура. Через минуту он обмякает, рассказывает о своей беде, о паломничестве к нему любителей норшенского мотала.

— Узнать бы, кто это сотворил, голову бы оторвал, — искренне сокрушается Рубен.

К слову сказать, этот приезд Хачатура оказался очень урожайным для Рубена. Сокрушаясь, понося сотворителя сырного паломничества, Рубен узнает, что Хачатур в Норшене не баклуши бил, электрифицировал соседнее село, Чартар, работая там и за топографа и за монтажника, и за всю проделанную работу ни копейки не взял.

Проходит время, история с моталом забывается. И вдруг в поздний час в квартире Погосбекяна резко звонит телефон. Хачатур берет трубку.

— Алло! Слушаю.

— Дядя Хачатур, это вы?

Голос в трубке робкий, подростковый, с характерным карабахским говорком. Нет сомнения, что в конце провода деревенский парень, только что прибывший в Москву. Хачатур даже догадался откуда.

— Да не из Чартара ли будешь? — спрашивает он.

— Из Чартара, — заныл голос в трубке. — Приехал учиться. Наш председатель прислал вам вино…

Чартарец просит, чтобы дядя Хачатур заехал за вином на Курский вокзал — не толкаться же с ним по городу.

Хачатур забеспокоился. На улице лютует мороз. Надо встретить парня, привезти домой, обогреть, устроить, хотя за вино он и сердился на председателя.

— Но где искать тебя? Вокзал большой, — только спросил он.

Парень назвал свои приметы.

— Буду стоять у остановки такси на площади вокзала. Между моих ног будет бочонок.

Через минуту Хачатур уже мчится в такси на Курский вокзал. Парня на вокзале, разумеется, не находит.

Хачатур злой возвращается домой.

«Уж не разыграли ли снова меня?» — думает он.

Не успевает Хачатур скинуть пальто, как телефон снова звонит. Глупости, какой розыгрыш! В трубке тот же простуженный голос:

— Дядя Хачатур, вы еще дома? Я совсем озяб. Когда же приедете?

Хачатур мягко обрывает его:

— Да где же ты пропадаешь? Я только с вокзала.

— Холодно было, дядя, пошел в метро. Стою у телефонной будки. Между моих ног…

— Не двигайся с места. Еду.

И снова такси мчит его на Курский вокзал.

Через день-другой Рубен, по обыкновению, наведывается к другу. Хачатур снова в бешенстве.

— Опять разыграли меня. На этот раз очень жестоко. Два раза погнали меня на Курский вокзал.

И в сердцах снова рассказывает о своей беде.

— Подлец какой. Голову такому сорвать мало, — участливо разделяет гнев Хачатура Рубен.

Только много лет спустя Хачатур узнал автора бесконечных розыгрышей. Узнал и не обиделся. Другому бы не простил, а Рубену простил. Чего с него возьмешь, с Рубена? Он же не со зла, по натуре таков — весь как бы соткан из шуток, забав. Невозможно на такого обижаться.

V

Да, мы, норшенцы, — веселый народ. Любим всякие проказливые выходки. Охотников до разных веселых забав у нас хоть отбавляй. Но не это составляет лицо норшенца, нет, не это. Кто-кто, а вы-то знаете, мои карабахцы, чем мы, норшенцы, знамениты. Вспомните хотя бы такую «мелочь»: сто двадцать пять коммунаров. Сто двадцать пять моих славных односельчан, прослышав о Бакинской коммуне, ринулись ей на помощь, став на ее защиту в тяжелые для нее минуты! Ничего себе, правда, весельчаки?

Возвращаясь к нашему Рубену, я с грустью должен отметить — сейчас он без пяти минут пенсионер, собирается уходить на отдых. Собирается медленно, нехотя, месяц за месяцем отодвигая заслуженный отдых.

А пока он работает, нет-нет да кто-нибудь из бывших постояльцев его подлестничных апартаментов вспомнит об удивительной записке, некогда так щедро согревшей его сердце, добела накаленную времянку, у которой он сушил отсыревшие трехи, о добром, смешливом, простодушном хозяине и придет проведать его.