Избранное

На каменном крыльце, обвитом виноградной лозой, в прогале между облетевших ветвей с остатками на них желтой курчавой листвы, показалась высокая дородная женщина в сбившейся набок цветной косынке.

— Ну, пропащий, объявился? — бросила она Согомону с металлом в голосе.

Заметив возле него Сарояна, женщина развязала и снова завязала косынку.

— Что же в дом не зовешь председателя, Согомон Минаевич? — сказала она елейным голосом.

Сароян помог Согомону загнать арбу в угол двора. Только после этого вместе со всем девичьим выводком поднялись на крыльцо. Веселой гурьбой вошли в комнату. Был уже вечер. На столе горела десятилинейная лампа.

— Моя супружница, — представил жену Согомон.

Женщина подошла к Сарояну, по-городскому подала руку.

— Жасмен, — сказала она.

Через минуту она вышла в сени, должно быть, чтобы собрать на стол. Девочки тоже выпорхнули из комнаты.

— Да ты не слушай ее, — шепотом сказал Согомон. — Какая она Жасмен, если священник окрестил ее Варсеник. Это имя она прилепила себе недавно, после того, как побывала в Баку, где ее племянник живет. У тамошней известной артистки стянула.

Из сеней раздался могучий голос Жасмен, звавшей дочерей:

— Матильда… Розалия… Элеонора…

Сароян зажал рот, чтобы не прыснуть.

— Вся Европа, — вздохнул Согомон. — Племянничек в городе нотариусом работает. Вот и шлет ей эти имена. И другим наша супружница взаймы дает; полсела изуродовал чертов нотариус.

Помолчав немного, Согомон добавил, горделиво улыбнувшись:

— А вот сына я назвал по нашей линии, мужской. Наполеоном величаем.

— Это ничего, подходящее имя. Наш Багратион неплохо сражался с ним, — рассмеялся Сароян.

Согомон, не поняв шутки, залился мелким клекочущим смешком.

Вошла хозяйка с кучей тарелок, вилок, ножей.

— Уж не обессудьте, чем богаты, — сказала она, расставляя на столе тарелки, по три перед каждым. Вилки и ножи положила рядом.

— Чем богаты, — машинально повторял за ней хозяин.

— Что это за пир вы для меня устраиваете? — спросил Сароян, следя за приготовлениями.

— Мы всегда рады культурному человеку, — сказала хозяйка, продолжая хлопотать у стола. — Вы, товарищ Сароян, говорят, в Баку жили?

— Учился там, в школе подготовки колхозных кадров.

— Вот-вот. Культурного человека сразу видно. А что у нас… Правда, летом приезжают к нам дачники… Ну, а те, что здесь… Какая у них культура?

— Да, да, — согласно кивал ей хозяин.

В присутствии жены наш краснобай вдруг сделался косноязычным, был тише воды, ниже травы. По всему было видно, что в доме верховодит жена.

Хозяйка принесла еще две тарелки: в одной был нарезанный хлеб, в другой — небольшой кусок горного сыра. Пузатый графинчик с корочками апельсина на дне завершал убранство стола.

Варсеник наконец присела у стола, давая понять, что с приготовлениями покончено. На ее белом, наскоро припудренном лице, плохо вязавшемся с загорелой шеей и смуглыми, обожженными солнцем руками, сияла улыбка, от которой она еще больше молодела.

Согомон потянулся к хлебу, но взгляд жены остановил его. Он взял вилку.

— Пока вас не было, Согомон Минаевич, — сладеньким голосом пропела она, — мы избрали нового председателя.

— Скажи, — проголосовали, — обронил Согомон полным ртом, — избрали его за нас. Дай бог…

Хозяйка так глянула на Согомона, что тот не договорил.

— Согомон Минаевич имеет в виду рекомендацию райкома, — улыбнулась она в сторону гостя.

Согомон хотел еще что-то сказать, но раздумал, вероятно, под взглядом жены.

За столом говорила только хозяйка.

Согомон молча уплетал за обе щеки хлеб с сыром, совсем забыв о вилке.

— Плохой председатель — это камень на шее колхоза, — улучив момент, вставил Согомон.

— А плохой колхозник — камень на шее председателя, — ядовито заметила хозяйка, сверкнув на мужа глазами.

А за окном, пока они чаевали, где-то весело и молодо звенела песня. То пел Атанес.

IV

— С кем ты до меня толковал? — спросил тугоухий Саркис, прежде чем начать беседу. Как и все тугоухие, он говорил громко.

— С Самвелом и Согомоном, — ответил Сароян.

— И с Европой познакомился?

— Да, был у Согомона дома.

— И везет же тебе, председатель, — всплеснул руками Саркис, искренне сочувствуя. — Достались тебе пустотелки. — Саркис роста невысокого, коренастый, с багровым лицом, по самые глаза заросшим рыжей с проседью щетиной. У него густые рыжие брови, которые нависают над самыми глазами, бесцветными и колючими.

— Когда пшеницу моют в речке, — пояснил Саркис, — наливное зерно тянет книзу, а пустопорожнее, плевел, всплывает вверх. Вот на этот плевел, что остается наверху, ты и наскочил, — заключил он.

«Интересно, к какому зерну он относит себя, к пустотелкам или к тем, что тянут вниз?» — с улыбкой подумал Сароян.

Разговор этот происходил в доме Саркиса. Хозяин был немало польщен тем, что новый председатель посетил его раньше, чем других. Эту честь он целиком отнес за счет дома, не иначе. Ведь интересно же, простой человек, а поставил себе дом как какой-нибудь Манташев.