Читаем Избранное полностью

На шум скатывающихся из-под наших ног камешков Каро медленно повернул голову, сквозь стекла очков безразличным взглядом смерил нас, неуклюже сгорбился и снова продолжал писать своим волшебным солнечным пером.

Черт бы побрал этого долговязого! Конечно, если бы Каро кинулся бежать, все бы стало на свое место. Мы настигли бы его, сбили бы с ног — и стекло было бы нашим. Но что делать, если этот виноделов сын в толк не возьмет, кто мы и кто он, и ни капельки не остерегается нас.

Шумно вздохнув, Аво шагнул к гимназисту и предложил без малейшей надежды:

— Дашь подержать?

Каро протянул стекло. Мы остолбенели. Этот долговязый, нескладный гимназист и впрямь какой-то шалый, ненастоящий гимназист.

Аво недоверчиво взял стекло, взвесил на ладони, будто вес его что-нибудь значил, и спросил:

— А это настоящее?

Толстые губы Каро скривились.

— Уступи мне твою палку, — сказал он.

Аво нехотя подал.

Каро прижал коленками рогатину Аво, направил на нее из стекла глазок света. Через минуту на палке уже можно было прочесть «Нжде».

— Продай нам это стекло, Каро, — предложил Аво.

Каро холодно сощурил глаза:

— Компенсация?

— Чего, чего?

— Вознаграждение. Выплата, — пояснил Каро тоном снисходительного высокомерия. — У вас не хватит состояния расплатиться.

Азиз молча, не глядя на Каро, опорожнил перед ним отвисший край рубахи, вывернул все карманы, в которых лежали самые вкусные плоды.

— Мало, — сказал Каро заносчиво, разглядывая наваленные перед ним фрукты и пучок дикого портулака, добытого неведомо где.

Вслед за Азизом к нему один за другим подходили мы, по очереди освобождая свои пазухи.

— Мало. Все равно мало, — твердил Каро.

Аво, закусив губу, стал стаскивать с себя трехи.

Каро расхохотался:

— Вы что? Заберите свое богатство. И трехи твои мне не нужны, Аво.

— А зажигательное стекло? — ввернул Сурен.

— И его берите, если оно вам так нравится, — небрежно уступил Каро. — Нужна мне эта подкова!..

Мы стояли, обезоруженные невероятной, неслыханной щедростью гимназиста. Никто из нас тогда не знал и не мог подозревать, что за внешней нарочитой грубостью и напускной холодностью этого мальчика скрывалось горячее сердце, преисполненное возвышенной жаждой правды и справедливости.


Арфик толкнула меня в бок:

— А я вижу наших узунларских.

— Где? — оторопел я.

— Не скажу, не скажу! — запрыгала она на одной ноге. Но девочка есть девочка, она все-таки выдала тайну, все время косясь в сторону склона, где паслось стадо.

Васак перехватил взгляд Арфик.

— Ах, вот где вы спрятались, орлы! — крикнул он.

В расщелине скалы, на склоне, где паслось стадо, сбившись в кучу, сидело с полдюжины ребят. Должно быть, они играли в кыш-куш.

Я приложил ладони к губам и что есть мочи прокричал:

— Эй, Али!

Горы вернули искаженный отзвук.

Мальчики, игравшие в расщелине, на минуту замерли, — видно, прекратили игру. Затем трое, отделившись от остальных, вприпрыжку кинулись в нашу сторону. Среди них был и Али — мой кирва.

Через минуту мы уже сидели под ежевичным кустом, покрытым вторым цветом, и Арфик, захлебываясь и боясь, что ее перебьют, делилась главной новостью.

— Мешади? Знаем, и у нас бывает, — важно заметил Муртуза, кирва Васака.

Кирва Арама, которого звали Ахмед, добавил:

— Третьего дня он был у нас. С нами еще в кыш-куш играл.

— В кыш-куш? И Мешади играл с вами? — недоверчиво спросил Васак.

— Играл. С места не сойти, если я неправду говорю! — поклялся Ахмед.

— Ну что ж, зато у нас он речь говорил, — сказала Арфик и испуганно оглянулась: тайна эта не подлежала оглашению.

Но раз девочка проболталась… Кроме того, не смотреть же в их хитрющие глаза развесив уши! Пусть знают наших! И Арфик затараторила, призывая на помощь своему небогатому азербайджанскому языку загорелую веснушчатую руку, на которой красовалось травяное кольцо. Кто знает, до чего Арфик договорилась бы, если бы Мудрый не дернул ее за косичку.

— У нас тоже Мешади говорил взрослым речь, но мы не знаем о чем. Нас туда не пустили, — признался Ахмед.

— Не пустили? Нас тоже не пускали, а вот мы знаем… — начал было я, но осекся, встретив укоризненный взгляд Арама.

— Хотя мы и не слышали речи, — сказал Али, делая вид, что ничего не замечает, — но знаем, что он говорил много хорошего. Отец мой после этой речи пришел веселый. «Раз за дело взялись такие люди, как Мешади, Абдулла-бек недолго протянет. Скоро ему будет крышка», — сказал он.

— Крышка? — снова вскричала Арфик, к явному неудовольствию всех нас: эта девочка не даст никому рта открыть. — Мой отец после встречи с Мешади сказал то же самое, но только про Вартазара! — воскликнула она.

Пока Васак и Ахмед, перебивая друг друга, делились другими новостями, я выпросил у Аво зажигательное стекло и, как бы невзначай, начал выписывать на палке разные узоры, то и дело поглядывая в сторону узунларцев, заранее наслаждаясь впечатлением, какое окажет оно на них.

Друзья из Узунлара посмотрели в мою сторону, усмехнулись, а Ахмед, ощупав свою пастушью тряпичную сумку, извлек оттуда такое же толстое, круглое стекло и, присев со мной рядом, стал на своей палке выводить те же рисунки.

— Где вы его взяли? — удивился я.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Дыхание грозы
Дыхание грозы

Иван Павлович Мележ — талантливый белорусский писатель Его книги, в частности роман "Минское направление", неоднократно издавались на русском языке. Писатель ярко отобразил в них подвиги советских людей в годы Великой Отечественной войны и трудовые послевоенные будни.Романы "Люди на болоте" и "Дыхание грозы" посвящены людям белорусской деревни 20 — 30-х годов. Это было время подготовки "великого перелома" решительного перехода трудового крестьянства к строительству новых, социалистических форм жизни Повествуя о судьбах жителей глухой полесской деревни Курени, писатель с большой реалистической силой рисует картины крестьянского труда, острую социальную борьбу того времени.Иван Мележ — художник слова, превосходно знающий жизнь и быт своего народа. Психологически тонко, поэтично, взволнованно, словно заново переживая и осмысливая недавнее прошлое, автор сумел на фоне больших исторических событий передать сложность человеческих отношений, напряженность духовной жизни героев.

Иван Павлович Мележ

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза