Избранное

Связанного учителя толкнули вперед. Не удержавшись без палки, он упал и ткнулся лицом в земляной пол.

Класс загудел. Все бросились к учителю.

Тем временем появился дозорный в сопровождении нескольких взрослых. Не прошло и пяти минут, как класс наполнился хмурыми людьми с дубинами и вилами в руках. Среди них был и мой отец. Мощная его фигура возвышалась над всеми.

Взрослые нгерцы оттеснили стражников, подняли учителя и развязали ему руки. Он стоял — старый, седой, изборожденный глубокими морщинами. Я впервые видел его таким. Костлявый и высокий, он как-то весь вытянулся, распрямились его сутулые плечи, всегда спокойные глаза горели холодным блеском.

— Вон из класса, милостивые государи! — загремел он, пальцем указывая стражникам на дверь.

Стражники, озираясь на дубины, выскочили из класса и исчезли так же быстро, как и появились.

— Ума не приложу, чего хотят эти стражники, почему не дают детям спокойно учиться! — сказала мать за вечерним чаем.

Дед и отец промолчали, а бабушка изрекла:

— Не нам с тобой судить о царских приказах.

Она строго посмотрела на мать.

— А я знаю, почему царь запрещает нам учиться, — вырвалось у меня.

— Я тоже, — ввернул Аво.

Дед и отец удивленно посмотрели на нас.

— Он не дает нам учиться, — одним духом выпалили мы, — потому что знает, что, набравшись ума-разума, мы мигом свернем ему шею, как паршивой курице.

Дед поперхнулся чаем, а отец, подойдя к нам, спросил:

— А нуте-ка, сознавайтесь, кто это вас научил так уму-разуму?

— Дядя Мешади, — признались мы. — Мы слышали, как он говорил вам об этом.

— Ну что ж, пожалуй, и лучше, что правду знаете…

Отец умолк, обняв наши разгоряченные головы. Молчали и мы, охваченные светлым чувством гордости. Никогда еще отец не говорил с нами так доверительно и серьезно.

VI

С Азизом мы теперь не так часто встречаемая. Буренки уже нет, пасти нам некого, да и школа — особенно не разгуляешься. Азиз не учится. Не до учебы ему. Где же нам было встречаться? Но мы знаем, с Азизом все в порядке, в добром он здравии. Отец по-прежнему батрачит у Согомона-аги, а в свободное время плетет свои корзины. Только вот беда: говорят, у Новруза-ами дурной глаз. Посмотрит на ребенка — забьется тот в припадке; на корову — молока как не бывало. А по-моему, враки все это, придумка Согомона-аги и других толстосумов, которые почему-то недолюбливают Новруза-ами и Азиза. Сколько лет они живут у нас, но я что-то не помню, чтобы кто-нибудь от глаза Новруза-ами забился в припадке или чья-нибудь корова отдоилась.

Но это между прочим. Не о Новрузе-ами идет речь.

А вот и он, Азиз, легок на помине. Было это поздней осенью. Мы с Аво возвращались с гор, неся на спинах по пухлому мешку портулака и авелука. Мы шли с гор, а Азиз — в горы. Сейчас встретимся, перекинемся словом, давно не виделись. Но мы разминулись. Вроде Азиз не хотел нас видеть, прошел мимо другой тропинкой.

Мы с Аво недоуменно переглянулись.

— Задается, как какой-нибудь недобитый гимназист. С чего бы это он? А может, обидел кто?

Я косо посмотрел на брата, вспомнив о его атаманских проделках.

— Скажи, Аво, уж не твоих ли рук дело? Часом, не прихватил его, попутав в темноте с кем-нибудь? С чего бы он нос задрал?

Аво снял мешок с плеча, поставил его на попа перед собой. Дважды перекрестился.

— Что ты, Арсен? За кого ты меня принимаешь? Да я чтоб спутал Азиза с каким-нибудь недобитым? Не сойти мне с места.

Я тоже снял с плеча сыроватый тяжелый мешок.

Было пустое, безоблачное небо. Вокруг нас золотом сверкали одуванчики. Небо, как всегда перед зимою, снова окинулось высоко.

— Эй, Азиз? Ты куда? Уж очень ты расшатался?

Азиз остановился:

— А чего вам надо? Идите своей дорогой. Довольно с меня вашей заступы.

Оставив свои мешки, мы подошли к Азизу:

— Ты что, очумел? Почему так разговариваешь с нами? Мы тебе кто?

Но Азиз отвернулся от нас, хотел отшутиться, но шутка не получилась. Плечи его вдруг затряслись. Мы все-таки зашли к нему с другой стороны, посмотрели ему в лицо.

— Да чтоб… Опять отлупили тебя?

— Еще как! Теперь из-за вас. Ага говорит, что я якшаюсь с голоштанной командой, которая обижает его мальчиков.

Он огляделся по сторонам, грустно сказал:

— Спасибо вам, ребята. Я знаю, что вы печетесь обо мне. Но вам ведь тоже несладко от тех же живоглотов-толстосумов. Вижу, за каким делом по горам ходите.

Потом добавил:

— Идите, право, и не дружите больше со мною. У меня от этой, дружбы бока болят. Будет с меня.

Он хотел было уйти, но я задержал его. Я вспомнил подслушанный недавно разговор. Теперь и я мог быть оракулом.

— Больше тебя пальцем не тронут, — сказал я твердо, — А если тронут, есть кому жаловаться. И у нас есть заступники.

Оглядевшись по сторонам, я все-таки не выдержал, выпалил заветное:

— Скоро самих толстосумов так зажарят!

— Дай бог, — только сказал Азиз. И, переминаясь с ноги на ногу, добавил: — Отец то же самое говорит. Он тоже видел в лицо Шаэна и Мешади.

Я запоздало прикусил язык и, чтобы переменить разговор, сказал:

— Скоро пойдем собирать шишки. Они уже, наверное, созрели. С нами не пойдешь?