Избранное

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Вот теперь я вижу, что ты созрела. Перезрела. Верочка! Не давай воли телу… А то потом трудно его смирять.

В е р о ч к а. Бабушка, ты про меня плохо не думай. Я — хорошая, я — чистая.

Пауза.

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Ну и что же нам теперь? А?.. Как нам теперь?

Пауза. Арина Родионовна обняла внучку, прижала к груди.

Обе притихли.

А потом старушка запела. Подключилась и Верочка. Она так хорошо вторит. Чувствуется, что они давно спелись.

«Сладка ягода в лес поманит.
Щедрой спелостью удивит.
Сладка ягода одурманит,
Горька ягода отрезвит…»

В е р о ч к а. И как нам теперь? Не ведаю, бабуся. Я только… Вот не было его, не знала его… весело мне было или горько, радостно мне или обидно, — ты, бабуся, была для моей души приютом. Вот с мамой я не могу так, а тебе все рассказываю… Ты все-все понимаешь… И я тебя.

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Ну, конечно же, понимаю. Я понимаю тебя, Верочка. Ты рассказывай. А теперь как? Когда его спознала. (Не скрывая тревоги.) Скажи мне, ясочка.

В е р о ч к а. Вот рассказываю тебе о нем и мне не стыдно. А? Бабуся! А сама — млею. Вот будто я из снега вся и я — таю. И ужасно боюсь — растаю вся до вечера и его не увижу. Я всегда первой прибегаю на свидание. Нехорошо это? Верно? Бабуся! Я и сама знаю. Вот знаю, а бегу. Сама. Прибегу, и сердце замирает: вот растаю вся. Он придет, а меня нет. Только сырое место. А? Ужас какой! Ты представь себе! Какой ужас, если — на его глазах я — растаяла. Только туман… и нет меня…

А р и н а  Р о д и о н о в н а. А он знает, что ты так?

В е р о ч к а. Он? Не знаю. Он придет, возьмет руку, губу кусает, а в глазах радости столько… ласки столько и… кажется, вот-вот слеза накатится… Нет, бабушка, ты не думай, что он какой-то хлипкий. Он, знаешь, какой? В плечах — вот! Ростом я ему, может, только по плечо и то — на цыпочках. Я на него вот так гляжу. (Задрав головку кверху, очарованно глядит.)

Арина Родионовна любуется внучкой.

Я его очень люблю, бабушка. До слез. Что ты молчишь, бабуся? Скажи, что совестно так признаваться.

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Ну и хвала богу. Родненькая ты моя! Дай тебе бог счастья…

В е р о ч к а. Конечно, стыдно так… признаваться, но… я так переполнена, что мне надо выплеснуть, а то лопну. А кому? Только тебе. Ты — моя лучшая подруга. Ты — моя исповедальня. Ты — моя шкатулка для самых дорогих сокровищ.

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Ну, спасибо.

В е р о ч к а. С мамой у меня не так. Нет, она неплохая. Она только затурканная… И наш батя пьет. Она как-то… Ей как-то не хватает времени выслушать внимательно. И так всю жизнь, все спешит куда-то, все не до того ей. Вчера я попробовала сказать ей… хотела признаться…

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Про мо́лодца?

В е р о ч к а. Про мо́лодца. Ой, бабуся! Я теперь так и стану его звать: мой мо́лодец! (Примеряет это слово к нему.) Мо́лодец… Мой мо́лодец… Ой!

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Ну и что твоя мама?

В е р о ч к а. Я не всерьез. (Таинственно.) Я пока — вроде шутя. Вчера я забежала домой. А там собралась вся наша семейка. Тесно-та-а… Я даже сказала: «Не хата, а вигвам. Не семья, а племя. Ну, племя папуасов! Все в сборе?» Одиннадцать человек в хате. Шум, гарми́дор, теснота. Мама жалуется — голова болит. Говорит: «Хоть спали́ эту собственную клоповню. Может, разбрелись бы, может, дали бы по квартире». А батя: «И подожгу, — говорит. — Надоело в конец огорода бегать. Особливо после пива». Ну я им и подкинула: «Я могу вам помочь. Как один раввин советовал. Приведу вам в дом еще одного козла. Замуж выйду и приведу. Да такого, чтоб с ним вам еще теснее стало: вот такого! Да с норовом! Да курца!» И знаешь, бабуся, все сразу… притихли… приумолкли. Только сопят да переглядываются. «А через полгода, — говорю, — козла этого вытолкаю, и вы сразу почувствуете: не такая уж у вас теснота сейчас». А мама: «Ты смотри, доченька, этим не шути. Надо подождать. Дадут же некогда Валерию квартиру. Сколько же можно в такой загородке вчетвером?» А батя свое: «Надо ждать, дочка. А чтоб не скучно было ждать, сходи за поллитровкой». Не пошла я. Сюда побежала. Дорогой слезу утерла… А для них все мое терпенье — только шутка. Так шуткой и осталось…

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Грустная шутка… Но надо ждать.

В е р о ч к а (весело). Бабуся! А куда нам торопиться?

А р и н а  Р о д и о н о в н а. Коль взяла такие повышенные соцобязательства — на трех дочерей и восемь сыновей, то надо одно — темпы, темпы, темпы. Отклад не идет на лад. А что он думает? Ежели он мо́лодец, то что-то же должен придумать! Я так догадываюсь — он тоже, как воробей, под чужой крышей.