Избранное

Митинг был созван забастовочным комитетом на четыре часа пополудни, но около двух часов площадь была уже битком набита людьми. Там были бастующие рабочие и жены солдат, все — в рваной одежде, с бледными, измученными лицами. Многие из женщин принесли с собой детей. Дети тихо, терпеливо ждали. Но у тихих, невероятно худых детей были огромные, говорящие, страдальческие глаза. Большинство детей были так слабы, что не могли даже плакать.

Случаю было угодно, чтобы на одной из улиц, ведущих к площади, где должен был происходить митинг, появилась похоронная процессия. Хоронили ребенка. Когда участники процессии — три женщины и одноногий солдат — заметили, что через площадь им не пройти, возвратиться уже было невозможно. Как раз в этот момент конные жандармы закрывали все выходы с площади. Мать умершего ребенка, несшая под мышкой маленький гробик из неотесанных досок, начала ругаться и, поставив его на землю, стала грозить кулаком жандармам. Это была высокая худая женщина. Из-под соскользнувшего с ее головы платка выбились седеющие волосы. Она грозила костлявым, как у мужчины, кулаком и яростно топала обутыми в тяжелые солдатские башмаки ногами. Сопровождавший ее одноногий солдат пытался успокоить ее, но это ему не удавалось.

— Жить нам не даете, собаки! — в отчаянии кричала женщина жандармам. — Покойников даже закопать не можем! Погодите, погодите! — Женщина вопила визгливо и как-то особенно жалобно — в одно и то же время угрожающе и испуганно.

Голос женщины слился с жалобно-угрожающим криком сотен женщин. Тяжелые, огрубевшие от работы кулаки грозили жандармам, и выкрикиваемые на украинском, польском, еврейском, немецком и румынском языках жалобы превратились в ужасающий рев, который все рос и набухал.

Раздалась команда, и жандармы мерным шагом, размахивая штыками, стали оттеснять толпу женщин.

Наша рота стояла на расстоянии не более ста шагов от жандармов, когда лейтенант Лештян отдал приказ:

— Зарядить!

Когда сто пятьдесят солдат заряжают винтовки, раздается треск, напоминающий действующий где-то далеко пулемет.

Проклятия полетели по нашему адресу, кулаки женщин грозили теперь и нам. Какой-то солдат выстрелил. Лошадь одного из жандармских офицеров встала на дыбы, заржала от боли и сбросила своего седока. Толпа отхлынула, и спустя минуту наша рота открыла огонь по жандармам.

В другом углу площади собравшиеся на митинг рабочие громко пели:

Вихри враждебные веют над нами.
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.

Так как поезда не ходили, мы вернулись в гродековский лагерь пешком. Впереди и позади нас двигалось по взводу конной полевой жандармерии. Когда поздней ночью мы прибыли в лагерь, нас обезоружили, и мы стали пленными.

На другое утро начались допросы. Солдат допрашивали четыре комиссии. Хотя задаваемые нам вопросы подкреплялись ударами кулаков и даже прикладов, комиссиям все же не удалось ничего узнать. Ни о том, кто первый выстрелил, ни о тех, кто в роте говорил о Ленине. Правда, некоторые из солдат, в результате сильных побоев, заговорили. Но из всего того, что они сказали, для военного суда было мало пользы — виновниками оказывались давно убитые на фронте товарищи. А были и такие, которые называли для протокола исторические имена: «Первым стрелял Лайош Кошут»; «О Ленине говорил Михай Витез Чоконаи».

Солдаты, ранее не знавшие о том, как господа офицеры боятся Ленина и таинственного «большевизма», теперь узнали об этом от военных судей. И теперь, запертые в охраняемых полевой жандармерией бараках, солдаты ни о чем другом не говорили, как только о Ленине и о большевизме. Я считался «ученым человеком», и поэтому многие обращались ко мне за разъяснениями.

— Что такое большевизм?

— Я думаю — это мир.

— Кто такой Ленин?

— Ленин — это тот человек, который хочет покончить с войной. Не только с этой войной, но и со всеми.

— Ленин!

Комиссии допрашивали, пытали и грозили нам всякими ужасами, а приезжий из Будапешта обер-лейтенант читал нам лекции «о смертельном враге венгерского короля, бога, венгерского отечества и венгерского народа — большевизме».

От обер-лейтенанта, толстого, старого дяди, бывшего в мирное время владельцем фабрики ниток, мы узнали много оригинального о большевизме. Но гораздо более интересные вещи мы узнали от солдат, приносивших нам обед и ужин. Они были хорошо осведомлены обо всем, что происходит в Брест-Литовске, где правительства Германии и Австро-Венгрии вели переговоры о мире с представителями Советской России.

— Русские хотят мира! Офицеры ругают их, потому что они хотят мира!

Тогда это знал уже любой австро-венгерский солдат, но все же каждый считал своим долгом снова и снова сообщать об этом попадающимся навстречу товарищам.

— Русские… Русские…

— Ленин…