Избранное

На другой день супруги Каройи ужинали у меня в номере отеля «Нью-Йорк». За столом вместе с нами сидели гвардии майор Советской Армии Гуркин, Геза Кашшаи, Карой Рат, Ласло Дярош и еще несколько венгерских и советских журналистов. Каройи был в превосходном настроении. Он по-детски радовался тому, что стоявший в дверях номера часовой, гвардии сержант, каждый раз, когда отворялась дверь, брал на караул, а когда дверь за кем-то закрывалась, снова опускал винтовку к ноге. Экс- президент со смехом рассказывал, что, посетив утром родовой замок графов Каройи, он первым делом настоял, чтобы из парка немедленно удалили раздражавшую его мраморную статую некоей одиозной личности — Оттокара Прохазки.

Жена Каройи сияла от счастья. Ни дать ни взять воспитанница пансиона благородных девиц, которой на праздники удалось вырваться домой из стен строгого заведения.

— Наконец мы снова дома!

На другой день мы с майором Гуркиным обедали у них в отеле «Геллерт». Утром того же дня военный комендант Будапешта советский генерал И. Т. Замерцев пригласил Михая Каройи посетить его от 4-х до 6-ти часов пополудни. Каройи предложил мне сопровождать его.

Городская комендатура располагалась в каком-то старинном дворце. Мне часто приходилось туда захаживать в те дни, но, признаться, ни названия улицы, ни номера дома я не знал. Помнил только, что здание комендатуры окнами выходит в сад Национального музея. Пока я получал пропуск в комендатуру, Каройи внимательно и, как мне показалось, с удовольствием осматривал здание.

Генерал-майор И. Т. Замерцев принял господина экс-президента весьма любезно. Не прошло и десяти — пятнадцати минут с начала беседы, как генерал уже называл гостя не «господином», а «товарищем». Мне весьма интересно было наблюдать, как быстро нашли общий язык советский генерал — родом из рабочих и потомственный аристократ, бывший земельный магнат, ставший стойким революционером.

В просторном кабинете, обитом шелковыми обоями, мы вчетвером неторопливо пили чай. Четвертым участником чаепития была личная переводчица генерала Замерцева — Елена, студентка исторического факультета из Саратова, изучившая в Москве венгерский язык. В Будапеште, в свободное от работы время, Елена с интересом изучала историю революций 1918–1919 годов в Венгрии. Легко представить, каким исключительно важным для нее событием была встреча с самим Михаем Каройи, да еще за одним столом. Она не спускала глаз с «товарища президента». Заметив, что Каройи то и дело с любопытством оглядывает кабинет, Елена предложила гостю получше осмотреть эту роскошную, скорей похожую на зал, комнату.

Комната почти совсем не пострадала. Были лишь небольшие повреждения, но и они по распоряжению генерала Замерцева уже устранены, — пояснила Елена.

— Мне знакома эта комната, — сдержанно и, как мне показалось, несколько смущенно ответил ей Каройи.

— Знакома? Откуда? — удивилась Елена.

— Да, знакома, — повторил Михай Каройи. — Видите ли, в этой комнате я провел свои детские годы. Когда моя бабушка, графиня Карола, наведывалась в Будапешт, она обычно жила в этой комнате с зашторенными днем и ночью окнами, чтобы не видеть Будайский дворец ненавистного ей императора. Здесь, в этой комнате, бабушка Карола рассказывала мне о борцах за свободу и независимость Венгрии — о Ференце Ракоци, Лайоше Кошуте и о тринадцати героях-мучениках, казненных Габсбургами в Араде [55]. Да, именно в этой комнате! — закончил «товарищ президент».

Перевод Б. Гейгера

Иоганнес Р. Бехер

Вторую половину ноября 1932 года я провел в Берлине. Жил я у Иоганнеса Бехера, который в то время арендовал в районе «Онкель Г. Хютте» очень скромный домик, громко называвшийся виллой. Как-то мы отправились по делу в Гамбург. Иоганнес вел мотоцикл, а я удобно устроился в коляске. Было раннее холодное утро, когда мы тронулись в дорогу, и пронизывающий ветер сопровождал нас до самого Гамбурга. Северный резкий ветер со снегом бил нам в лицо. Приходилось частенько останавливаться у густо рассеянных по шоссе придорожных харчевен. Кроме плохого чая и еще худшего рома, в каждой харчевне нас встречали одни и те же портреты Гитлера, Геринга, Рема и Геббельса с их собственноручными подписями. В этих краях все ресторации уже были пронацистскими. Бехер меня успокаивал: «Ничего, зато все библиотеки наши, а для дальнего будущего это важнее».

В Гамбурге мы остановились у товарища X., жившего в скромном домике. Хозяин (не припомню точно, как его звали — Герман или Генрих Шульц), одноглазый матрос, инициалом X. подписывал довольно систематически появлявшиеся толковые заметки в местной партийной газете. Когда-то он действительно был матросом, потерял глаз в сражении у Скагеррака в 1916 году, а закончил свою жизнь в камере пыток гамбургского гестапо в 1933 году.