Избранное

Едва я позвонил, дверь открылась. Передо мной стояла экономка — маленького роста, с седеющими висками, вся чистенькая и аккуратненькая. Она молча сжимала крохотными пальчиками дверную ручку, не сводя с меня вежливо-безразличного, но вместе с тем и настороженного взгляда, словно человек, давно жаждущий тихой, спокойной жизни и вместо этого ежедневно сталкивающийся с нежданными событиями.

Я сказал, что мне нужен заведующий Управлением культуры. Он сейчас занят, вполголоса сообщила она. Я, наверное, консультант по птицеводству?

Я вздрогнул. Консультант по птицеводству? Нет, я пришел за статьей для «Светоча».

— «Светоч» — это его новый журнал, — доверительно прошептала экономка. — Он что-то писал утром, но не знаю что. Сейчас у него общение.

Она отпустила ручку, переминаясь с ноги на ногу и потирая ладони.

— Звонил консультант по птицеводству, собирался сегодня зайти. А вас заведующий тоже ждет?

— Полагаю.

— И сказать ему об этом нельзя! — простонала она. — Он терпеть не может, когда его беспокоят во время общения, я и чихнуть не смею, а сам на это время с людьми договаривается!

Я ничего не ответил.

— Он сегодня не пошел в Управление, писал, больше ничего не знаю, — продолжала она. — А эта статья, за которой вы пришли, — она важная?

— По-моему, да. Меня за ней послал шеф, Вальтоур Стефаун Гвюдлёйхссон, редактор «Светоча».

Поколебавшись, она предложила мне войти, аккуратно заперла за мной и бесшумно приблизилась к другой двери.

— Лучше вам пройти в его кабинет, — прошептала она. — Сможете книжку почитать, если ждать наскучит.

— А долго придется ждать?

— Тс-с-с! Тише! — простонала экономка, заламывая руки, словно я совершил святотатство. — Не от него зависит, когда кончится общение. Днем оно обычно бывает коротким — от тридцати до сорока пяти минут, а вечером может и до глубокой ночи продлиться.

С этими словами она беззвучно открыла дверь, вытянула руку и прошептала:

— Садитесь.

Я молча последовал совету: на цыпочках прошел в кабинет, опустился в кресло и затаил дыхание. В тот же миг дверь бесшумно затворилась.

Только я стал обдумывать, что означает этот таинственный прием, как меня отвлек запах — сильный и в то же время приятный, как аромат в роще после ливня в жару. Да, ошибиться я не мог, здесь курили ладан. С благоговейным любопытством я обвел взглядом сотни, если не тысячи, книг, стоящих на полках и в шкафах, дубовый письменный стол с красивым чернильным прибором, белоснежными листами бумаги и старинной Библией, цветы на окнах, фигурки богинь, торвальдсеновского «Христа», бронзовую голову заведующего Управлением культуры, рисунок, изображающий караван верблюдов, резной ящичек для сигар, серебряный ларец, глиняного сокола. Не успел я оглядеть и половины всего этого собрания ценностей, как вдруг услышал такое, что от изумления выронил шляпу. Я поспешно поднял ее и прислушался, не сводя взгляда с раздвижной двери напротив. Снова из соседней комнаты донесся низкий мужской голос — хрипловатый, сипловатый, но тем не менее нежный и проникновенный. Нет, я не ослышался. Голос дважды назвал имя девятисотлетней персиянки из княжеского рода:

— Юссадулла! Юссадулла!

Мне показалось, что запах ладана почему-то стал явственнее, а из-за раздвижной двери послышался прерывистый монолог — или, пожалуй, скорее, разговор двух человек, одного из которых мне было слышно. Я прекрасно понимал, что разговор этот едва ли предназначался для моих ушей, — но что мне было делать? Дать знать, что я здесь, или убраться? Несмотря на запрещение экономки, я принялся энергично кашлять, но безрезультатно: голос даже зазвучал громче. Мне не хотелось уходить, не выполнив поручения шефа, кроме того, меня ведь сюда провели, а я вовсе не желал подслушивать. Потерзавшись некоторое время, я принялся рассматривать торвальдсеновского «Христа». Я старался не слушать, но тем не менее до меня доносилось гораздо больше, чем следовало. Простая мысль заткнуть уши, как ни странно, не пришла мне в голову.

— Высокородная подруга, — сказал голос, — прости меня!

К счастью, часть беседы, слышимая в кабинете заведующего Управлением культуры, в значительной мере была выше моего разумения. И все же мне показалось, будто женщина упрекала обладателя голоса в каких-то прегрешениях, а он горько каялся и обещал, что больше такое не повторится, но при этом пытался оправдаться.

— Я ничего не мог поделать, — говорил голос. — Я заблудился в тумане материи. Я согрешил в тумане.

Отец Торвальдсена был исландец, старательно думал я, а мать — датчанка.

— Правильно, — сказал голос.

Я вздрогнул. Голос ответил моим мыслям?

— Скользки пути земные, — изрек голос. — Я не лучше других детей рода человеческого, дух жаждет воспарения, но тяжелы его одежды, и слабы силы… Ты царица мира света! Ты солнце души и тела! Ты светоч мой во мраке немощи!

«Светоч»? — поразился я и, тут же раскаявшись, вперил взгляд в торвальдсеновского «Христа». Интересно, где он создал эту статую? В Риме? В Копенгагене? Любопытно бы узнать, похожа ли она на Спасителя?