Избранное

Я перестал рисовать и попросил его рассказать все как есть и по порядку, уже восьмой час, мне надо поужинать. Йоун Гвюдйоунссон все бормотал «чего» и «ну да». А затем приступил к рассказу. Говорил он очень ясно — видимо, помнил всю историю назубок. Ко мне обращался во множественном числе. Непрерывно ерзал на стуле.

Он сообщил, что человек он мирный и порядочный, родом из Флоуи, что в юго-западной части страны, а вырос на Сюдюрнесе. Родители у него были весьма почтенные люди. С детства он зарабатывает себе на жизнь, живет в Рейкьявике уже двадцать лет ни разу в жизни ни у кого не брал взаймы ни кроны, никогда не просил у властей никакого пособия. Очень ему затрудняло жизнь то обстоятельство, что трудиться он может только на суше. Совершенно не переносит моря. Такая у него морская болезнь, что его начинает рвать, как только судно выходит из гавани, и он блюет всю дорогу, пока судно вновь не пришвартуется. Чего он только не пробовал — и таблетки, и порошки, и капли. Корабли тоже менял — плавал и на больших, и на маленьких, на каботажных, на траулерах, на открытых моторках, на весельных лодках, на лихтерах. Все без толку, ничего с его морской болезнью не поделать, она неизлечима. Не будь ее, работал бы он себе летом на селедке, а зимой, когда на берегу с работой туго, нанимался бы на какую-нибудь посудину. Из-за этой жуткой болезни он даже в здешние проливы за пинагором выходить не может. И все же ему всегда удавалось заработать достаточно, чтобы не быть голодным и раздетым, чтобы у Йоуханны были все нужные ей тряпки, чтобы не быть в долгу ни перед богом, ни перед людьми и исправно платить налоги. Случалось, он по целым неделям и даже месяцам сидел без работы, но не его это вина, он всегда вставал ни свет ни заря, чтобы заполучить хоть какую-нибудь работенку в порту. Так что он не виноват, если ему этой зимой частенько не доставалось работы. С кризисом он ничего поделать не может. Как сказал депутат альтинга Аурдни Аурднасон, кризис — это своего рода стихийное бедствие, с ним никому не справиться.

Он ненадолго умолк, еще энергичнее заерзал на стуле и продолжал. Как-то осенним вечером — было это в конце сентября — он просто так, без всякой цели побрел в гавань. У одного из дальних причалов ему неожиданно встретился знакомый — Торвальдюр Рюноульфссон, здоровый такой детина, высоченный, широкоплечий. Лет ему под сорок, он холостяк и моряк замечательный. Зовут его обычно уменьшительно: Досси Рунка. «Здорово, приятель, — сказал он Йоуну Гвюдйоунссону, — помнишь, как мы на море вкалывали?» Потом достал из кармана едва початую бутылку водки и сообщил, что только-только вернулся с промысла селедки, и назвал траулер, у которого в этом сезоне был чуть ли не самый большой улов. Йоуну Гвюдйоунссону очень захотелось выпить даровой водки. Знал он Досси Рунку только с хорошей стороны, так что смело приложился к бутылке; и вот что случилось. Они гуляли по гавани и задушевно беседовали, пока оба не захмелели. Досси Рунка предложил зайти куда-нибудь и «разбавить это дело», но Йоун Гвюдйоунссон терпеть не может забегаловок и вообще всяких там кафе да ресторанов и потому свалял дурака: пригласил приятеля к себе домой на чашку кофе. Там они продолжали пить и угостили Йоуханну. Досси Рунка спел песню про Николину, Йоуханна — про Иосифа, а Йоун Гвюдйоунссон — самую свою любимую, про старика Ноя. Досси Рунка показал им туго набитый бумажник и во что бы то ни стало хотел дать Йоуханне денег на новое платье — пятьдесят или сто крон. Затем он куда-то сбегал и вернулся с новой бутылкой водки. Потом они втроем пели «Веселые были то парни». А дальше у Йоуна Гвюдйоунссона что-то приключилось с головой — он откинулся на спинку стула, перестал соображать и безмятежно уснул в середине куплета.

Посетитель умолк и бросил на меня быстрый взгляд, точно глянул на барометр.

— Конечно, — сказал он, яростно ерзая на стуле, — я и не ожидал, что у вас возникнет подозрение, ох и тяжелое это дело — говорить о таких вещах с незнакомыми людьми.