Избранное

«Если бы я относился к категории высокомерных духовных лиц, — думает пастор Кьёдт, — как, например, пастор Симмельхаг, то я бы только пожимал плечами, глядя на всех этих сектантов и пророков. Или даже досадовал. Но я никогда не был таким. Хвалить меня за это не надо. Ведь мне это не стоит усилий. Я просто таким родился. Я из деревни. Я не принадлежу, как Симмельхаг, к древнему и болезненному пасторскому роду. У меня нет катара желудка, и я не страдаю манией преследования. Я живу среди живых людей. Я понимаю островитян, не хуже чем своих ютландцев. Я беседую с ними, принимаю участие во всех их делах и заботах и время от времени хоть в слабой мере помогаю им. Это вместо того, чтобы, как некоторые другие, сидеть в своем кабинете и грызть теологические орехи… Для чего у меня, если говорить правду, и ума не хватает. Но все же хватает ума, чтобы знать, что Иисус отнюдь не был другом книжников и фарисеев. Не надо горечи. Но если бы на моем месте был пастор Симмельхаг, и этот пекарь со своей Библией… Н-да».

Мысли пастора Кьёдта возвращаются ко дню погребения Ивара Бергхаммера. Странная громовая речь пекаря. Да, это была речь неученого, невежественного человека. Но какая память! Симмельхаг назвал бы это глоссолалией[23]. Или — острой бритвой слова в руках пьяного. И все же он сказал что-то хорошее, самобытное. Иногда полезно взглянуть на вещи с крайней позиции. Конечно, Апокалипсис — это ведь тоже слово божье. И в сущности, все шло так гармонично, до самой последней минуты, пока не запели псалом: «Скажем друг другу прощай».

Пастор Кьёдт складывает руки и тихонько напевает прекрасную мелодию псалма. Острый, резкий профиль Симона вырисовывается в тени под полуютом. Пастор Кьёдт поистине испытывает некоторую симпатию к этому сектанту, покоренному словом, этому пекарю, который чувствует себя провозвестником, апостолом, пророком. Правда, никто из апостолов не был пекарем, но все были простыми людьми, рыбаками и ремесленниками. Да и сам Спаситель был сыном плотника.

— В сущности, — вдруг говорит пастор, покашливая, — да, простите, что я мешаю, Симонсен, но что я хотел сказать, в сущности… ух, как качает!

Его поднимает вверх, какое-то мгновение он почти парит в воздухе, как будто закон тяготения отменен. Но страдает ли он морской болезнью? Нет.

С другой скамьи, на которой лежит молодая девушка, слышится легкий вздох. Пекарь стремительно встает и подходит к ней. Укачало? Нет. Но здесь так жарко.

— Да, правда, жарко! — подтверждает пастор и обнаруживает, — что он сильно вспотел. — Ничего удивительного — лежишь в пальто, в кожаном жилете и длинных резиновых сапогах. Снова вверх… ой-ой… чуть не до самого потолка. А теперь катишься вниз… Ух! Но морской болезни и в помине нет. Чудо.

— Где Енс Фердинанд? — спрашивает Лива.

— На корме, ему немного дурно, — сообщает пекарь.

Пастор Кьёдт снова начинает мурлыкать себе под нос. Спохватывается. Пожалуй, здесь неподходящее место, ведь на борту горе и смерть. Он демонстративно долго вздыхает. И думает: «Увы, мы — старые пасторы — привыкаем к горю. Если ты столько лет… да-да, это неизбежно. Когда узнаешь о чьей-то смерти, то это в первую очередь затрагивает тебя с профессиональной стороны. Мысли сосредоточиваются на надгробной речи, все личные чувства отбрасываешь… думаешь о погребении, когда ты станешь центром происходящего. Может быть, это нехорошо, бог его знает, но это так, и лицемерить тут незачем.

Но теперь, поскольку я валяюсь тут без дела и не страдаю морской болезнью, я могу подготовить речь, которую придется держать над бедным покойником, лежащим там, на палубе. Ужасная судьба. Молодой, здоровый, способный моряк, пренебрегавший опасностью и не в пример другим не оставшийся на берегу, когда плавать стало очень страшно. Он потерпел кораблекрушение. Но чудом был спасен. Однако как бы только для того, чтобы его поразил другой, худший удар судьбы. Ибо опасность подстерегает нас всюду».

Кстати о тех, кто пренебрегает опасностью. Пастор Симмельхаг заявил вчера во всеуслышание, что не понимает, как Кьёдт решается ехать в столицу и обратно по морю, во всех отношениях столь ненадежному. Поездка хотя и не долгая, но судно должно проходить через опасную зону, через зону военных действий: А я ответил только: «Ну и что», не делая из этого события… мне даже в голову не пришло встать в позу. Я никогда не испытывал страха. Не зря в течение всей жизни вырабатываешь в себе веру в провидение, веру, которая никогда еще не оказывалась напрасной.

Особой необходимости в этой поездке не было. Друг — коммерсант Лиллевиг — мог бы поехать сам и договориться о покупке судна. Но на Лиллевига, хоть у него и много достоинств, не всегда можно положиться, он легко увлекается и дает себя уговорить, такой уж у него характер, поэтому-то в свое время он и влип. Его, наверное, уговорили бы купить «Лорда Нельсона» за семьдесят пять тысяч. Ну а он, пастор Кьёдт, все разузнал, все разнюхал и сказал: «Нет, спасибо». И напал на лучший случай, которым он воспользовался не задумываясь.