Избранное

Воронцовский дворец все на том же месте —
полуподлец строил прочно для полумилорда,
и на той же лестнице, преданная без лести,
щурится аракчеевская львиная морда.
Южный полюс императорского Третьего Рима
или иллюстрация к Вальтер Скотту.
Мы здесь были вместе, и ты незримо
из неволи памяти выбираешься на свободу.
Узколицый профиль с пучком на затылке
на фоне флоры,
как записка в запечатанной бутылке
в море.
Неужели никогда, никогда не прочитаю
кораблекрушения разгадку?
Никогда не загляну с другого края
за подкладку?
Так и буду помнить: понедельник,
запертый дворец, пустое море —
сам себе доносчик и соперник,
уличивший сам себя в крамоле.
Хоть словечко подскажи, подбрось мне
с берегов своей отчизны дальней,
все прошло — и россказни и козни,
только свет стоит пирамидальный.
В пустоте над сушей и над хлябью
полдень с высоты буравит темя;
разогреет и узор на платье,
точно тень отбрасывая время.

«О, мой демон с лазоревым бантом…»

Печальная доля — так сложно,

Так трудно и празднично жить,
И стать достояньем доцента,
И критиков новых плодить…

А. Блок

О, мой демон с лазоревым бантом,
жил ты вольно, но трудно почил.
Долго был ты моим консультантом
и серьезно меня обучил.

Но профессор Замойский-Демидов

рассказал нам подробно о том,
что подкрасил ты комплекс эдипов
материнским больным молоком.

Как ты гнал лихача пожилого

белой ночью, над Невкой летя.
Как безумного, полуживого
Люба с Борей любили тебя.

Как рыдал ты в мятеж ошалелый,

возведенный, что храм на крови,
как носил ты сюртук порыжелый
и снега разгребал на пари.

И пока тебя не закопали,

все играл ты заглавную роль, —
точно черную розу в бокале,
принимал за судьбу алкоголь.

О, любовник из жгучих и лживых,

ты со мною, покуда живу,
в кабаках, в переулках, в извивах,
в электрическом сне наяву.

«Рынок Андреевский, сквер и собор…»

Рынок Андреевский, сквер и собор,
А за домами
Дымный закат разливает кагор
Над островами.

Ярче малины слащавая муть,

Мало осталось.
Я бы хотел до конца протянуть,
Что бы ни сталось.

Жил я когда-то на той стороне,

возле Фонтанки.
Падал, вставал, повисал на ремне
автоболтанки.

А спохватился — чужая мигрень,

Тушь на подушке.
Что я запомнил в последний свой день
В той комнатушке?

Стол, да бокал, да зеленое бра

под занавеской.
Вот я и вышел в четыре утра
Прямо на Невский.

Вот и прошел с чемоданом квартал

До паровоза.
Все озирался и слезы глотал —
Бедная проза.

ИЗ СТАРОГО СОННИКА