Избранное

Мясо они отбивают железными колотушками с деревянными рукоятками, навроде больших пестов. Ничего не скажешь, с умом снарядились, джаным. Положат кусок мяса на деревянную доску и лупят железными кулаками. Посыпают мясо тимьяном, натирают мятой, солят и кладут на огонь. Да, наша вера запрещает нам есть это мясо, но, прости господи, вокруг разливается такой аппетитный дух, что сил нет терпеть. Мы, взрослые, ладно, для нас дело привычное перемогать себя, но ведь здесь дети тоже стоят, глазеют. Вон как жадно слюнки сглатывают, небось потянуло отведать запретного мясца. Плохо это. И у девок с бабами в глазах голодный огонек. От мяса на огне исходит нестерпимый дух. Как тут сдержаться? Ни одна еда не вызывает такого аппетита, как мясо, жаренное на тлеющих угольях. Есть ведь среди баб и брюхатые. Что, если им невтерпеж станет, захочется отведать?

В голове тесно стало от всяких таких думок. Парное розовое мясо скворчит и румянится на огне. У кого ж сил достанет стерпеть? Эх, не даст мне бог соврать, я и сам не прочь отведать такого мясца.

Карами своей угодливой повадкой смахивает на ручного медведя, разве что колокольцев на шее не хватает. Еще чуть-чуть — и в пляс, пожалуй, пустится. Врать не буду, не он один так держится — полдеревни не знает, как бы угодить американам. А я с внуком, да еще пара наших деревенских стариков стоим чуть поодаль и смотрим. Будто чужаки какие, будто промеж нас с американами кровавая речка разлилась. Мой сын Сейдо-эфенди как стрекоза какая носится взад-вперед, мельтешит, чтоб потрафить американам. Знаю, знаю, зачем он это делает. Надеется подмазаться к ним, сойтись поближе, авось работенку какую предложат в своей конторе. Но не видать ему этой работы как своих ушей. Уж коли американы кого и пригласят, так только такого, за кого Карами или Пашаджик словечко замолвят.

Вон Карами что-то нашептывает на ушко Юкселю Вонючке, и тот распоряжается, чтоб угощенье принесли. Кто-то подтащил здоровенный поднос со снедью — юфки, йогурт, сыры, крутые яйца, ломти дынь разных сортов, а следом бутылки с самодельной ракы. Карами через толмача объясняет, что это такое. А толмач американам втолковывает:

— Тёркиш[32] ракы! Тёркиш ракы!

У них, само собою, есть привезенное виски да пиво. И тарелки есть бумажные, и стаканы бумажные, сыр в банках, а главное — мясо, страсть сколько мяса, и все жарится, проклятущее, никак не изжарится.

Наши деревенские накрыли для американов столики, а сами отошли подале.

— Сэнкю, сэнкю, большой сэнкю. — Спасибо вам, большое спасибо!

Американам речка наша пришлась по вкусу, расположились с удобством. Притащили из машин все, что с собой взяли, — ящики, пакеты, коробки. Стаканчики у них — загляденье. Они наполняли их апельсиновым соком и лимонадом — предлагали нашим угощаться, а ребятне — конфеты. Наших собралось десятков пять, вот американы и усердствуют. Глядите, мол, какие мы добренькие.

Кое-кто принял угощенье, только не я — не из таковских. Внучек мой Яшар слюну сглатывает, смотрит на них во все глаза. Что возьмешь с ребенка! Пришлось попросить этого прохвоста Бюньямина, чтоб принес мальчику стакан апельсинового сока.

— Хоть десять стаканов, дядюшка Эльван, — говорит, — только прикажи.

— Десять ни к чему, а один для ребенка принеси.

И внуку говорю, чтоб подбодрить его:

— Ничего, внучек, пей, я разрешаю. Раз все пьют, почему бы и тебе не отведать.

Ну что за малыш! Ласковый, послушный. Все бы ему отдал! Хоть бы половиной достоинств этого малыша обладал его папаша. Ох, ноет у меня душа!..

Американы тем временем уселись в просторный круг, все вперемешку — мужчины, женщины, девушки, и начали есть мясо, еще не вполне прожаренное, пить крепкое вино. Подливали им Бюньямин, брат чобана Хасана, и сторож Омер. Американы — мастаки пить, пиво что воду хлещут. Один из них, пучеглазый как жаба, заворачивает мясо с кровью в юфку и заглатывает, почти не жуя.

Не заметили, как полдень наступил. Солнце почти по-летнему припекает. Мы все наконец согрелись. Карами приволок патефон, и его дочки — Невин и Несрин — стали заводить пластинки.

Время идет, а американы все жуют и жуют. Наконец отвалились от еды, танцевать начали. Тут уж и наш молодняк не утерпел, в пляс кинулся. Весело танцуют американы. Дочери Карами не отстают от них, тут и он сам вышел в круг. Посмотришь со стороны — лучших друзей-приятелей не сыскать. Что правительство посеяло, то мы здесь пожинаем. Да убережет Аллах от дурного глаза. Выхватил я взглядом из толпы сына своего Сейита, кивнул ему: давай, мол, сюда. Послушался.

— Ну-ка, делом займись! Нечего тебе там торчать!

— Хорошо, отец, сейчас поплыву на тот берег.

Смотри-ка, и ерепениться не стал! Молодец! Как-никак отец моему внуку, моя кровь, не совсем, видать, пропащий.

— Лучше бы ягнят проведал.

— Проведаю.

— Возвращаться будешь, прихвати с собой одного ягненка.

Глаза Сейита так и полыхнули пламенем. Решил, поди, что я американам поднесенье сделать решил. Пусть его думает, быстрей воротится. Он думает так, а мы — этак. Словом, окинул он быстрым взглядом реку, лодки американов у берега.