Избранное

Ледяной ветер, гудя, проносится над головой. Он замораживает кровь, добирается до сердца. Я одет очень легко: пиджак, фуфайка, на ногах — обычные ботинки. Хорошо, что я на всякий случай захватил с собой кубанку и теперь заменил ею летнюю фуражку.

Я не чувствую пальцев на ногах, колени окончательно замерзли. В рукава и за воротник врываются обжигающие струи ветра. Зубы начинают выбивать дробь. Дрожь сотрясает все тело. Хочу закурить, но руки оледенели; не помогают и перчатки. Я потратил больше часа, чтобы свернуть и раскурить первую папиросу. Даже эта ничтожная доля тепла дала себя знать.: дрожь уменьшилась, и я немного пришел в себя.

Не перестаю через каждые полчаса кричать в темноту. Поднимаю в воздух горящие спички и описываю ими разные фигуры. Вдруг Пономаренко замерзает где-нибудь неподалеку… Кроме того, крик и огонь отпугивают зверей, а на моем попечении две лошади. Каждый раз после сигнализации я падаю на бурку, совершенно окостеневший от холода.

Бурка подо мной примерзла к земле, а та, в которую я завернулся, сделалась, как железо, и покрылась толстым слоем не то снега, не то ледяной крупы. Внизу, во мраке, со всех сторон слышен рев оленей. Два раза провыл волк.

Меня гнетет чувство одиночества. Вдруг слышу какое-то ритмическое биение: с трудом догадываюсь — часы! Их слабое тиканье успокаивает, как присутствие близкого человека.

Засыпаю, несмотря на жестокий мороз и ветер.

Челипсинский перевал — Уруштен, 25 сентября

Высокогорный рассвет прекрасен.

Склоны хребтов окрашены в матово-темный зеленоватый цвет. По гребням ближайших гор уходит вдаль необычайно радостная золотисто-пурпурная полоса. Над ней протянулась от горизонта к горизонту другая полоса, яркой и глубокой синевы Ее сменяет третья, такая же широкая и ровная, как первые две, полоса бледной бирюзовой голубизны. Над ней возникают белые куполы и конусы снежных вершин. Еще выше медленно проплывают огненные перья облаков.

Все пронизано солнечным снегом и заполнено невесомыми глыбами сверкающего, прозрачного воздуха.

Осматриваюсь кругом. Оказывается, я ночевал на гребне, разделяющем два ледниковых цирка. На дне обоих цирков — озера.

В большом черно-зеленом озере на левом склоне хребта отражаются снега, лежащие во впадинах цирка, и у самого основания отполированных сползающими льдами стен дрожит рябь. Там, где рябь, две тонкие серебряные струи треугольником режут зеркальную поверхность озера: плывет какая-то птица. Вот там и здесь появляются такие же треугольники, за ними еще и еще.

Сильно беспокоит судьба Пономаренко. Он ушел налегке, в летней одежде и промокших поршнях. Из теплого на нем только стеганка. Бурка его осталась во вьюке, и я на ней спал.

Я уже собрался идти за лошадьми, чтобы ехать на розыск, как вдруг снизу донесся чуть слышный крик. Я ответил. Крик все приближается. Скоро со стороны осыпей, подо мной, появился сгорбленный, опирающийся на палку человек с ружьем за плечами.

Пономаренко пришел весь черный. Одежда на нем затвердела и стоит коробом. Он заблудился, попал в скалы над ледником и всю ночь, чтобы не замерзнуть, то карабкался вверх, то сползал вниз на четвереньках и так согревал себя, пугая ночевавших вблизи серн. Уходя «на пятнадцать минут», он не захватил с собой даже спичек.

Утром Пономаренко видел в скалах стадо серн, которые бесстрашно взбирались по отвесным кручам хребта, и встретил в осыпях горных индеек. Он показывает мне подобранные им сизо-пестрые перья.

Наскоро позавтракав консервами, седлаем и вьючим лошадей и отправляемся дальше. Перед отъездом я фотографирую озеро. Спустившись к нему, я убеждаюсь, что не ошибся: на озере плавает восемь гагар-поганок. Большие серо-бурые птицы с острыми носами и змеиными шеями движутся, описывая на спокойной, без морщинки, глади озера серебряные круги и спирали — такие тонкие и точные, как будто они вычерчены алмазом на стекле. В глубокой ледяной воде отражаются все краски неба, изумрудная зелень альпийского луга, коричнево-черные тени нависающей каменной чаши и белизна залегшего в ее трещинах снега.

Едем альпийскими и субальпийскими лугами, изредка — верхней опушкой березового леса. Переваливаем через высокогорную поляну Челипсы. Налево, в фиолетово-голубом тумане и клубящихся белых облаках, высятся кряжи Агиге, Алоуса, Балкан. Похожая на каменный стол, впереди сереет плосковершинная гора.

Объезжаем каменную громаду Джуги и продвигаемся дальше, то поднимаясь на гребни хребтов, то спускаясь в ущелья, сплошь заросшие зелено-коричневыми рододендронами.

Наша тропа идет через темный сырой лес, сквозь строй обросших лишайниками — и мхами столетних пихт, буков, кленов, грабов. Поражает несметное количество грибов всех цветов и размеров. Встречаются настоящие великаны.

Останавливаемся у бывшего великокняжеского охотничьего лагеря; там сейчас только догнивающие остатки досок и столбов в зарослях кустов и сорной травы. Вблизи звонкого веселого ключа делаем привал.

Рядом с нашим бивуаком, в березовой роще ревет олень.