Избранное

— Вечером, ночью. Днем — очень редко. Я не могу писать днем.

— День — великий волшебник.

— Мне мешают свет, фабрика, дома, окна напротив. Но больше всего — свет. Свет отвлекает внимание.

— Возможно, он отвлекает от мрака внутреннего мира. Хорошо, когда свет берет верх над человеком. Если бы не было этих страшных, бессонных ночей, я бы вообще не писал. А так я все время осознаю свое мрачное одиночное заключение.

* * *

— Вы списываете поэта этаким удивительным великаном: ноги его на земле, а голова исчезает в облаках. Конечно, это вполне привычный образ с точки зрения мещанских условностей. Это иллюзия сокровенных желаний, ничего общего не имеющих с действительностью. На самом деле поэт гораздо мельче и слабее среднего человека. Потому он гораздо острее и сильнее других ощущает тяжесть земного бытия. Для него самого его пение — лишь вопль. Творчество для художника — страдание, посредством которого он освобождает себя для нового страдания. Он не исполин, а только пестрая птица, запертая в клетке собственного существования. — И вы тоже?

— Я совершенно несуразная птица. Я — Kavka[157], галка, У угольщика в Тайнхофе есть такая. Вы видели ее?

— Да, она скачет около лавки.

— Этой моей родственнице живется лучше, чем мне. Правда, у нее подрезаны крылья. Со мной этого делать не надобно, ибо мои крылья отмерли. И теперь для меня не существует ни высоты, ни дали. Смятенно я прыгаю среди людей. Они поглядывают на меня с недоверием. Я ведь опасная птица, воровка, галка. Но это лишь видимость. На самом деле у меня нет интереса к блестящим предметам. Поэтому у меня нет даже блестящих черных перьев. Я сер, как пепел. Галка, страстно желающая скрыться среди камней. Но это так, шутка… Чтобы вы не заметили, как худо мне сегодня.

* * *

В связи с получением сигнального экземпляра книжки «В исправительной колонии»:

— Выход в свет любой моей мазни всегда наполняет меня тревогой.

— Почему же вы отдаете это в печать?

— То-то и оно! Макс Брод, Феликс Велч, все мои друзья попросту отбирают у меня написанное и потом ошарашивают меня готовым издательским договором. Я не хочу причинять им неприятности, и так в конечном счете дело доходит до издания вещей, являющихся, собственно говоря, сугубо личными заметками или забавой. Частные доказательства моей человеческой слабости публикуются и даже продаются, потому что мои друзья, с Максом Бродом во главе, хотят из этого во что бы то ни стало делать литературу, а у меня нет сил уничтожить эти свидетельства одиночества… То, что я сейчас сказал, разумеется, преувеличение и мелкий выпад против моих друзей. На самом же деле я уже настолько испорчен и бесстыж, что сам помогаю им издать эти вещи. Чтобы оправдать собственную слабость, я изображаю окружение более сильным, чем оно есть в действительности. Это, конечно, обман. Я ведь юрист. Потому и не могу убежать от зла.

* * *

В связи с выходом на чешском языке «Кочегара» в переводе Милены Есенской Г. Яноух сказал:

— В повести так много солнца и хорошего настроения. Здесь так много любви, хотя о ней вообще-то не говорится.

— Это не в повести, а у объекта повествования, у молодости. Она полна солнца и любви. Молодость счастлива, потому что обладает способностью видеть прекрасное. Когда эта способность утрачивается, начинается безнадежная старость, увядание, несчастье.

— Стало быть, старость исключает всякую возможность счастья?

— Нет, счастье исключает старость. Кто сохраняет способность видеть прекрасное, тот не стареет.

— Значит, в «Кочегаре» вы очень молоды и счастливы.

— Лучше всего говорят о далеких вещах. Их видно лучше. «Кочегар» — воспоминание о некоем сне, о чем-то, чего, вероятно, никогда не было, Карл Россман не еврей. Мы же, евреи, рождаемся уже стариками.

* * *

На вопрос о том, был ли реальный прообраз у шестнадцатилетнего Карла Россмана:

— Прообразов было много и ни одного, Но это все уже в прошлом.

— Образ молодого Россмана, как и образ кочегара, очень живой.

— Это лишь побочный продукт. Я не рисую людей, Я рассказываю истории. Это картины, только картины.

— В таком случае должны быть прообразы. Основа картины — увиденное.

— Предметы фотографируют, чтобы изгнать их из сознания. Мои истории — своего рода попытка закрыть глаза.

* * *

О «Приговоре»: