Избранное

— Поэзия — болезнь. Сбить температуру еще не значит выздороветь. Напротив! Жар очищает и просветляет.

* * *

Прочитав чешский перевод воспоминаний Максима Горького о Льве Толстом[176], Кафка сказал:

— Поразительно, как Горький рисует характерные черты человека, не давая своей оценки. Я хотел бы прочитать его заметки о Ленине.

— Разве Горький опубликовал воспоминания о Ленине?

— Нет, он этого еще не сделал. Но я думаю, что он когда-нибудь непременно их опубликует. Ленин дружен с Горьким. А Максим Горький видит и все ощущает пером. Это видно по заметкам о Толстом. Перо не инструмент, а орган писателя.

* * *

В связи с процитированной Г. Яноухом фразой из книги Михаэля Груземана об авторе «Бесов»: «Достоевский — кровавая сказка».

— Некровавых сказок не бывает. Всякая сказка исходит из глубин крови и страха. Это роднит все сказки. Внешняя оболочка различна. В северных сказках не так много пышной фауны фантазии, как в сказках африканских негров, но зерно, глубина тоски одинаковы.

* * *

О Генрихе Гейне:

— Несчастный человек. Немцы обвиняли и обвиняют его в еврействе, а ведь он немец, и притом маленький немец, находящийся в конфликте с еврейством. И как раз это и есть типично еврейское в нем.

* * *

В беседе о книге «Человек добр» Леонгарда Франка: — В большинстве своем люди вовсе не злы. Люди поступают плохо и навлекают на себя вину потому, что говорят и действуют, не представляя себе последствий своих слов и поступков. Они лунатики, а не злодеи.

* * *

Кафка рассказал, что Георг Тракль отравился, чтобы уйти от ужасов войны. «Дезертировал в смерть», — заметил Г. Яноух.

— У него было слишком сильное воображение. Потому он и не мог вынести войны, возникшей главным образом из-за неслыханного отсутствия воображения.

* * *

После десятидневной болезни Г. Яноух пришел к Кафке в канцелярию и сказал, что чувствует себя гораздо крепче, чем до болезни.

— Оно и понятно. Вы перенесли встречу со смертью. Это укрепляет.

— Вся жизнь — лишь путь к смерти.

— Для здорового человека жизнь, собственно говоря, лишь неосознанное бегство, в котором он сам себе не признается, — бегство от мысли, что рано или поздно придется умереть. Болезнь всегда одновременно и напоминание, и проба сил. Потому болезнь, боль, страдание — важнейшие источники религиозности…

* * *

— Что вы читаете?

— «Ташкент — город хлебный»[177]…

— Изумительная книга. Я недавно прочитал ее за один вечер.

— Мне кажется, книга эта скорее документ, нежели произведение искусства.

— Всякое подлинное искусство — документ, свидетельство. Народ, у которого такие мальчики, как в этой книге, — такой народ нельзя победить.

— Но дело, вероятно, не в единицах.

— Напротив! Вид материи определяется количеством электронов в атоме. Уровень массы зависит от сознания единиц.

* * *

— Между евреями и немцами много общего. Они усердны, дельны, прилежны, и их изрядно ненавидят другие. Евреи и немцы — изгои.

— Возможно, их ненавидят как раз из-за этих качеств?

— О нет! Причина гораздо глубже. В основе своей это религиозная причина. У евреев это ясно. У немцев это не так явственно, потому что их храм еще не разрушен. Но это еще произойдет.

— Как так? Ведь немцы не теократический народ. У них нет национального бога в собственном храме.

— Так принято считать, в действительности же дело обстоит совсем иначе. У немцев есть «бог, который велит ковать железо»[178]. Их храм — прусский генеральный штаб.

* * *

Кафка рассказал, что пражский еврейский писатель Оскар Баум мальчиком ходил в немецкую школу. Обычно после занятий по дороге домой происходили драки между немецкими и чешскими школьниками. Однажды во время подобной потасовки Оскара Баума ударили пеналом по глазам, и у него отслоилась сетчатка, он ослеп.