Избранное

— Такая маленькая книжка, и так много шуму в ней. «Вопль человеческий»… Так, кажется, называется книга стихотворений Альберта Эренштайна.

— Вы, значит, хорошо знаете его?

— Хорошо? Живущих никогда не знают. Настоящее — это изменение и превращение. Альберт Эренштайн — одно из явлений настоящего. Он потерянный в пустоте, кричащий ребенок.

— А что вы скажете о рисунках Кокошки?

— Я их не понимаю. Рисунок — производное от слов «рисовать», «разрисовать», «обрисовать». Мне они обрисовывают лишь великий внутренний хаос и сумятицу художника.

— Я видел на выставке экспрессионистов его большую картину, где изображена Прага.

— Большая… С зелеными куполами церкви св. Николая в середине?.. На картине крыши улетают. Купола как зонтики на ветру. Весь город взлетает и улетает. Но Прага стоит — вопреки всем внутренним раздорам. И это как раз изумительно в ней.

* * *

Г. Яноух переложил на музыку два стихотворения Иоганнеса Шляфа[170]и послал ему экземпляр нот. В ответ он получил длинное письмо Шляфа, которое показал Кафке.

— Шляф так трогателен. Мы с Максом Бродом навестили его, когда были в Веймаре. Он знать ничего не хотел о литературе и искусстве. Весь его интерес был сосредоточен на том, чтобы опровергнуть существующую Солнечную систему.

— Недавно я видел толстую книгу Шляфа, где он объявляет Землю центром Космоса.

— Да, это и тогда уже было его идеей, в правильности которой он хотел нас убедить своим собственным объяснением солнечных пятен. Он подвел нас к окну мещанской квартиры и показал Солнце в старый школьный телескоп.

— Вы смеялись?

— Что вы! Тот факт, что с помощью этого смешного наследия старины он отваживается выступить против науки и Космоса, был настолько комичен и вместе с тем трогателен, что мы чуть было не поверили ему.

— Что же помешало вам?

— Собственно говоря, кофе. Он был скверный. Мы ушли.

* * *

Г. Яноух рассказал Кафке слышанную им историю о том, что лейпцигский издатель Курт Вольф в восемь часов утра отклонил перевод Рабиндраната Тагора, а через два часа погнал издательского редактора на почту, чтобы вернуть рукопись, так как узнал из газеты, что Тагору присуждена Нобелевская премия.

— Странно, что он отклонил. Тагор ведь не так далек от Курта Вольфа. Индия — Лейпциг, это расстояние только кажущееся. В действительности же Рабиндранат Тагор лишь переодетый немец.

— Может быть, учитель?

— Учитель? Нет, не это, но саксонцем он мог бы быть — как Рихард Вагнер.

— Стало быть, мистик в пресловутом непромокаемом пальто?

— Нечто в этом роде.

* * *

Г. Яноух дал Кафке немецкий перевод индийской книги о религии «Бхагавадгита».

— Документы индийской религии привлекают и в то же время отталкивают меня. В них, как в дурмане, есть что-то притягательное и пугающее. Все эти йоги и маги покорили естественную жизнь не пламенной любовью к свободе, а молчаливой, холодной ненавистью к жизни. Источник индийских религиозных упражнений — глубочайший пессимизм.

В ответ на напоминание Г. Яноуха об интересе Шопенгауэра к индийской философии религии:

— Шопенгауэр — мастер языка. Этим определяется и его мышление Его непременно нужно читать ради одного только языка.

* * *

Увидев у Г. Яноуха томик стихов Михаэля Мареша[171]:

— Я знаю его. Он ярый анархист, которого в «Прагер тагблатт» терпят как курьез.

— Вы не принимаете всерьез чешских анархистов?

— Это очень трудно. Эти люди, которые называют себя анархистами, так милы и приветливы, что нельзя не верить каждому их слову. Но в то же время — именно из-за этих особенностей — нельзя верить, что они действительно могли бы стать этакими разрушителями мира, как они утверждают.

— Вы, значит, знаете их лично?

— Немного, Очень милые, веселые люди.

* * *

В связи с выходом нового номера издаваемого Карлом Краусом[172]журнала «Факел»:

— Он великолепно разделывает журналистов. Только заядлый браконьер может быть таким строгим лесничим.

* * *