Избранное

Было, я так думаю, воскресенье, и Алия оказался дома, когда раздался в дверях звонок и отцу и матери велели сразу же собраться и следовать за ними. Их не надо было торопить. Они ждали этого, и, хотя было лето, у них наготове были теплые вещи, крепкая обувь и две сумки с самыми необходимыми вещами. Отец собирался молча — он был горд и не хотел показывать, насколько ему тяжело. Он надел короткое пальто, рабочие брюки и ботинки и забросил за спину сумку побольше. Мать взяла ту, что поменьше, а когда вышла и закрыла за собой дверь, не выдержала и заплакала. На улице было мало прохожих, но в окнах прилегающих домов народу было порядочна. Люди смотрели, как уводят землемера Гросса. Отец с поникшей головой шел в сопровождении конвоиров, а мать, До крайности взволнованная, подняла взгляд и вдруг закричала; «Нас уводят! Вот нас уводят! — повторила и добавила сквозь слезы: — Больше мы не вернемся!» Отец обернулся, приостановился и взял ее за руку. Головы в окнах исчезли, несколько окон захлопнулось, отец и мать двинулись дальше между конвоиров, а в трех шагах за ними, как ходил за отцом на работу, шел Алия, но только без мешка, без штатива и красно-белых геодезических вешек. Так он и провожал их через весь город, до тех пор пока перед ним не захлопнулись ворота. Затем он не спеша возвратился домой; нашел дверь запертой и опечатанной и, не зная, куда податься, сел на порог и оставался так до ночи. Соседи какое-то время еще видели, как он крутится возле дома, а затем, когда он потерял всякую надежду и когда в дом вселились чужие люди, пропал, и больше о нем ничего не было слышно. Один знакомый отца сказал мне, что он не искал работу и умер где-то в квартале бедноты.

Он умер, и это все, что я о нем слышал, и никто мне не мог сказать, где он похоронен. «Кто знает, где кто здесь лежит!» — отвечали мне, пожимая плечами, и показывали на бедняцкие могилы по склону горы.

Отец и мать больше не вернулись. И о них ничего не было слышно. Но после них остался я, чтобы, подобно Уленшпигелю, носить на своей груди родительский прах, в судах и канцеляриях сохранились планы, начерченные рукой отца, остались улицы, проложенные по его чертежам, и дома, воздвигнутые на его фундаменте. А что осталось после Алии? Что осталось сделанное его руками? — спрашивал я, тщетно разыскивая его могилу на этих пустых склонах без дерева и тени. Для чего жил он, у которого не было ни семьи, чтобы его поминать, ни знакомых, чтобы помнить о нем, у кого даже могилы нет, чтобы хоть она сохранила его имя? Ничего нет, что говорило бы, что на этой земле прожил свой короткий век Алия Джевеница, слуга и бедный человек, без всего того, что отличает людей с именем, значением и положением, но человек добрый и честный, который обладал верностью — одной из редчайших человеческих добродетелей!

Может, потому я и взялся написать это, чтобы сделать все, что в моих силах, дабы сохранить его имя, хоть на короткое время, и передать его предназначение еще какому-нибудь живому человеку.

Ибо, не будь у каждого из нас своего предназначения, чего бы стоила жизнь человека на земле?

Перевод Р. Грецкой.

ОСТОРОЖНОСТЬ*

Когда ему было четырнадцать лет, случилось так, что его старший брат, купаясь во время каникул в ручье, который и ребенок перешел бы вброд, погиб странной и нелепой смертью: прыгнул с крутого берега в узкий омут, образовавшийся на том месте, где брали песок и гальку для дороги, и больше не вынырнул — ударился головой о дно, потерял сознание и захлебнулся, прежде чем растерявшиеся товарищи успели его вытащить; а может быть, при прыжке в холодную воду, после пребывания под жаркими лучами солнца, отказало сердце.

Городок был маленький, а несчастье — большое; юноша, который незадолго до этого сдал экзамены на аттестат зрелости, был самым красивым парнем в городе и отличным спортсменом. Говорили, что он играл в команде «Славия» и плавал со временем, близким рекорду страны; случай был из ряда вон выходящим; о нем писали в местной газете и еще долго говорили в школах и семьях, особенно в тех, где были подростки. Я не стал бы о нем упоминать, если бы позже не выяснилось, что он оказал глубокое воздействие на младшего брата погибшего: нашего школьного товарища и сверстника. Под влиянием этого трагического и страшного события он стал необычайно осторожным и осмотрительным, начал избегать риска и вообще всего, что могло бы поставить его в неопределенное, неясное, шаткое положение, — шла ли речь о детских играх или о тех решениях, которые время от времени приходится принимать каждому взрослому человеку.