Избранное

В этот день разрешались свидания, и первые посетители уже входили в палату с сумками и садовыми цветами в вспотевших руках. Близкие и дальние родственники приводили с собой даже маленьких детей, которые входили испуганные и смущенные, но вскоре, освоившись, принимались бродить по палате. Друзья и знакомые еще с порога громко восклицали: «Ну как сегодня?» и «Вам лучше?» Соседи по двору, люди городских окраин, смиренно клали на тумбочки завернутые в газету передачи, словно скромные пожертвования на алтарь, и, пятясь, собирались возле постелей: женщины тут же принимались судачить, а крупные, плечистые мужчины переминались с ноги на ногу, исполненные желания выйти в коридор покурить.

Все это время девушка пролежала с закрытыми глазами, точно в беспамятстве или во сне. К ней никто не подходил, и она не оборачивалась на посетителей. И только когда все разошлись и все успокоилось, больные попрятали передачи по тумбочкам и вытянулись на постелях, вновь предаваясь своим болезням, вздохам и стонам, соседки вспомнили о новом товарище по несчастью, который тихо, безмолвно лежал на кровати возле дверей. Они спросили ее, как она себя чувствует, не надо ли ей чего, удивились и забеспокоились, когда она не откликнулась, и знаками обратили на нее внимание дежурной сестры. Но та громко и грубо их успокоила: «Ничего с ней не сделается. Подумаешь, порезала руку. Вот отдохнет, выспится, а завтра уж и зачирикает. Вам бы да мне такое здоровье!»

В палате находились еще четыре больные, все четыре страдали от каких-то женских болезней, приковавших их к постелям, точно у них были перебиты позвоночники. Лежали они здесь уже давно, а поскольку болезни были тяжелые и мучительные, похоже было — нескоро выйдут. Побледневшие, с огромными темными кругами под глазами, измученные долгим лежанием и болями, с горя и обиды они вздыхали по временам и тихо постанывали. Иногда какая-нибудь оживится, чуть приподнимется и заговорит, но, так как редко случалось, что кто-то из соседок оказывался в столь же добром расположении духа, она скоро замолкает и, поскольку боли вновь начинают ее терзать, вытягивается на постели и, закрывшись до подбородка одеялом, сначала охает, а потом принимается кричать.

Все они были женщины пожилые, отработавшие свое, измученные родами и болезнями, мужьями, которым прислуживали весь свой век, и детьми, которых поднимали на ноги. Жена маляра, водителя трамвая и парикмахера и мать мелкого служащего, которых сыновья и мужья поместили сюда, в эту больницу — далеко не из лучших в городе. У самой старшей, в углу у окна, были уже внуки, и поэтому она ко всем обращалась «детка!». В противоположном конце палаты лежала одутловатая уборщица, сетовавшая на то, что ее водянка началась от того, что она годами на коленках ползала по мокрым полам. Обе женщины, лежавшие в центре палаты, рядком, словно сардины в банке, были примерно одного возраста, обе замужем за мастеровыми, разве что жена маляра была крупная и толстая, а жена парикмахера — чахоточно-желтая и худая. В этот вечер она больше других стонала и заснула последней.

Следующие два дня девушка почти не поднималась с постели, молчала и отказывалась от еды. Женщины, которым она годилась в дочери, прониклись к ней еще большей жалостью. Кто знает, откуда она и есть ли у нее близкие? Может, это нужда и бедность заставили ее в чужом городе искать работу, а может, свалилась на нее большая беда, коли уж такая молодая да решила наложить на себя руки. Худо ли, бедно ли, они достаточно пожили, всякого повидали на своем веку и здесь вот оказались, чтобы хоть сколько-нибудь продлить свою жизнь и освободиться от хворобы, а как не хотеть жить человеку молодому, красивому и здоровому. И все в таком же духе. Через санитарку передали ей кое-что из полученных гостинцев. Поднялась из своего угла старушка и на отекших ногах, в одних носках, которые не снимала даже в постели, дотащилась до ее кровати, присела на краешек и, обращаясь к ней с материнской лаской, попробовала погладить по волосам и повернуть к себе лицом. Но девчонка дернулась, уткнулась в подушку и заплакала навзрыд, сотрясаясь так, что под ней вздрагивала кровать. Проплакала она все послеобеденное время и весь вечер, и ее всхлипы смешались со стонами женщин.