Избранное

Тем временем поспела картошка в котле; мелкие белые картофелины плавали в красной от перца подливке — такая подливка хлеб любит. У кого была миска, тот наполнял ее и отходил в сторонку, на ящик или на доски; остальные черпали ложками прямо из котла. Один только Даниель не участвовал в трапезе. Он стоял над жующими поденщиками, посасывая трубку, которая время от времени озаряла его лицо в темноте краткой вспышкой неяркого света. «Не верю я в эти стачки, — сказал он задумчиво. — Не стачки нужны здесь». «А что же?» — спросил кто-то из сидящих. «Что-нибудь посильнее, чтоб перевернуло все, как в войну». — «Э, да вы за войну, дядя Даниель?» — поднял голову от миски хромой. «Не важно, за войну я или не за войну, — ответил Даниель. — Но негус, я полагаю, свое дело сделает. Очень уж зачастили сюда денежные людишки, так и ходят, так и вынюхивают, куда свои деньги вложить. Вот увидите, устроит негус войну». — «Тогда ведь и вас разбомбят тут на горе, дядя Даниель». — «За меня вы не бойтесь. Я вон в мировую взял и воспаление слепой кишки получил. Эх, думаю, так вашу, разрежьте мне брюхо один раз — больше оно уж не зарастет. И до сих пор у меня разрыв брюшины находят. Потому я тяжелое не могу подымать». Он потянулся — и тут же схватился за живот, чтоб показать, как больно ему поднимать тяжести. «Это вы, поди, из-за жены сохраняете разрыв-то. Чтоб она не заставила вас белье стирать», — поддел Даниеля хромой. Но тот знал границу, где нужно остановить молодых: «Не до шуток мне, парень. Столько ковыряли у меня в брюхе те коновалы, что инвалидом сделали. Как-нибудь покажу вам». — «А до тех пор вы чем занимались? Поди, и у мамки в пузе уже дела обделывали», — засмеялся старообразный, то ли завидуя, то ли поддразнивая. «Я? Вот ты, парень, — повернулся он к Лайошу, — ты человек новый, скажи, разве я не похож на честного человека?» Все глядели на Лайоша. Сейчас решится — как он будет выглядеть в глазах артели, недотепой или таким человеком, который за словом в карман не полезет. «Похожи-то похожи… коль не глядишь на рожу», — ответил он, смущенной улыбкой прося у старика прощения за крепкую шутку, слышанную еще в деревне. Сидящие у костра засмеялись, одобрительно поглядывая на Водалова родственника. «Ладно чешет», — снисходительно отозвался и Даниель, размышляя над тем, как теперь, побалагурив, восстановить свой авторитет.

«Вот вы, что вы умеете? — сказал он задумчиво. — Цементную кашу мешать? Если б вы хоть день поработали там, где я целых двенадцать лет работал, вы бы в штаны напустили и маму бы стали звать». — «И где же вы работали?» — поинтересовался серб. «Я-то? — Даниель помолчал, тяня время, чтобы придумать ответ поудачнее. — На бойне». «Кожами торговали, поди?» — попытался спасти веселое настроение хромой. «Скот я забивал, по семьдесят-восемьдесят голов в день. Знаете вы, что это такое? В руке у тебя инструмент вроде кайла, и вот идешь с ним от одной скотины к другой. Так насобачился я, что, помню, стукну раз, она брык — и на земле. Ветеринары меня всем гостям показывали, потому что, я как ударю, у нее и рефлекса уж нету». — «Чего нету?» — спросил кто-то, не стеснявшийся показать свое невежество. «Ну, жизни в глазах. Потом хлоп еще раз ее по лбу, для верности, потом втыкаешь туда железный прут, перемешаешь мозги — и живодеры могут шкуру сдирать, а я дальше». Все молчали. «Это что, — сказал серб, — а вот как в Карпатах людей вешали!..» Но рабочие не могли так быстро отрешиться от поразившей воображение картины: шагает с кайлом Даниель, и там, где он проходит, падает на землю мертвый скот. «И что ж они: так и стояли, не бросались на вас?» — «Быки, те иногда бунтовали. А волы да коровы только жались друг к другу». — «Предчувствовали, что ли?» — «Дьявол их знает. Немного вроде как беспокоились». — «И вам их не жалко было?» — «Мне? А им меня жалко было?.. Коров я, правда, долго привыкнуть не мог забивать. Корова как упадет, так молоко под себя выпускает. На молоко это ох как не любил я смотреть. Да потом ничего, привык и к этому». — «А то вот в Карпатах людей вешали…» — снова начал было серб. Остальные, однако, и слушать не желали, у всех перед глазами стояли несчастные, с остекленевшими глазами коровы и вытекающее из вымени молоко. На террасу соседнего дома вынесли радио, там маячили огоньки горящих сигар, двигались люди, доносились обрывки фраз. «А если бы сейчас вам сказали, — заговорил Лайош, — вы бы могли убить?» «Скотину — не мог бы», — ответила тьма над тенями, поднявшими головы к звездам, и Даниель выбил трубку о ладонь.