Избранное

Хорошая погода в том году держалась долго, но артель на стройке быстро редела, словно листва платана в соседнем саду. Аккорд только ускорил распад. Пока работа шла поденно, у нее не было впереди определенного срока. Как бы мало еще ни оставалось сделать, работу можно было тянуть, конец ее не был обозначен, словно у жизни, которая наверняка закончится когда-нибудь, только никто не знает когда. Субботние тревоги из-за жалованья, угрозы бросить стройку и уйти по домам — все это было преходяще, все это можно было одолеть, а дальше опять виделась работа, работа с неопределенным, хотя и неизбежным концом, работа, которую живущий с недели на неделю поденщик не очень-то и старался измерить наперед. Аккорд — это было совсем другое дело. Аккорд означал, что работа, в сущности, уже закончена: полсуммы уже в кармане, и они для того лишь дальше мешают раствор, штукатурят, таскают, чтоб получить и остальную половину. Каменщики словно из одолжения шлепали раствор на стены; поденщики то неистово бегали с носилками по стучащим мосткам туда-сюда, будто намереваясь одним рывком закончить строительство, то, начиная втягиваться понемногу в близкое зимнее безделье, лениво ковыряли в носу, глазея на бредущего по дороге почтальона. Редкими стали беседы: говорили разве что о семьях да о том, скоро ли кончится постылая работа. Хромой жаловался, что зябнет по ночам; даже самое теплое одеяло не спасало уже от холода, который пробирал до костей, прогоняя сладостные видения голых женских ляжек, и даже вздох по жене, одиноко ворочающейся в постели, вылетал с подвыванием, тоскливо, словно скулил волк на скованном морозом снегу. Серб то и дело сердито усаживался в угол и, воздев руки, будто какой-нибудь цыганский пророк, на чем свет стоит крыл столяров, которых опять надо ждать с дверными рамами. Рабочие из Сентэндре и пештцы зло косились друг на друга: всеобщий разлад вывел на поверхность большие и малые обиды. Пештский каменщик норовил показать свое превосходство в обращении с семперновой. «Сами и материала не видели настоящего, — бурчал он, — а туда же, берутся штукатурить. Поглядел бы я, что бы они без нас делали. Если б не мы с Водалом, дом бы так и остался в пятнах, как свадебная простыня». Рабочие же из Сентэндре считали, что доля пештского каменщика за всякие доделки и поправки слишком уж высока.

Сильней всего, пожалуй, дух распада сказался на Водале. В обед он молча, угрюмо резал вареную грудинку, ножик его сверкал на солнце, толстые пальцы вздрагивали раздраженно. Потом он одиноко стоял на лесах, разглаживая, затирая штукатурку, и его лицо своей отчужденной желтизной напоминало скорей деревья в окружающих садах, чем смуглое, белозубое лицо прежнего Водала. Кроме скупых распоряжений, брошенных сквозь зубы, никто не слышал от него ни слова; Лайоша он, если только было возможно, и распоряжениями обходил. То ли он злился на Маришку, что она пошла в экономки к неженатому профессору, то ли собой был недоволен и коли себе не мог досадить, так досаждал всему миру… Лайош не слишком ломал себе над этим голову. Если прежде Водал относился к нему не так, как к другим, то потому лишь, что Лайош был братом Маришки. Наверно, Водалу и Маришкины туфли, и, скажем, Маришкин деревянный грибок для штопки были дороги в те времена, когда он ходил с ней гулять на гору Гуггер. Теперь Маришки нет, Маришка в Сегеде, Водалу незачем по-особому относиться к тому, что имело отношение к Маришке, и Лайош, чувствуя почему-то себя виноватым, старался уйти с его дороги, чтоб Водал и его не отшвырнул прочь заодно с Маришкиными туфлями и грибком. Он вспоминал Водала, сидящего в темной корчме, меж тусклым рожком люстры и луной, глазевшей на них в окно. Как мучился Водал, как боролся с собой, и, может, Маришке не стоило бы вот так взять и отбросить его, как ненужную тряпку. Иногда, впрочем, Лайош даже рад был, что сестра поступила так решительно, и со злорадством поглядывал на желтого от душевной боли Водала. Почтальон, дважды в день ходивший мимо них, однажды свернул к строящемуся дому, и от рабочего к рабочему пошло, усиливаясь, имя: Ковач Лайош. Вслед за именем поплыла тем же путем открытка, и, когда, вся захватанная грязными от цемента пальцами поденщиков, она попала на второй этаж, к Лайошу в руки, на лесах стало необычно тихо. «Смотри ты, адрес-то какой: улица Альпар, строящийся дом, — а дошло все-таки». «Почта все должна доставить», — отозвался Водал, читая на штукатурке буквы, которые успел уловить, взглянув на открытку. О том, что она пришла от Маришки, никто не обмолвился ни словом.