Избранное

— Не… К вечерне бы надо сходить. Сегодня ведь суббота, кажись.

Из переулка вышла группа молодых парней с гармонистом во главе.

«Я думала, плывет лебедь…»

пел парень, шагавший за гармонистом, неимоверно запрокидывая голову и размахивая руками, будто бы он кого прогонял с дороги; поровнявшись с Бесергеневым, парень подмигнул старику, хлопнул себя по ногам и, вытянув шею, как гусак, запел что было силы, нарочито коверкая слова:

«Ет-та милова портки-и-и…»

Гармонист был парень лет двадцати восьми, с головой круглой, как арбуз, посаженной на широких плечах. На парне была красная рубаха, подпоясанная тесемочным ремешком.

Взглянув в сторону Бесергеневых, он закричал радостным голосом:

— Степа! Друг!.. Здорово… Расея приехала!

Растянув гармошку, он заиграл марш.

Старик в первую минуту растерялся, а затем пытливо и строго оглядел гармониста. Костя, сунув палец в рот, восторженными глазами смотрел на веселую компанию. Сергей, надвинув фуражку на глаза, выжидающе поглядывал на деда. Елена успокаивала расплакавшегося Петьку и умоляющим взглядом тянулась к Степану.

— Погоди, Митя! — сказал Степан, подойдя к гармонисту.

Гармонист круто оборвал марш и схватил Степана за руки:

— Ну, еще раз здорово! Здорово, Степа!

Заметив, что старик кряхтит под узлом, Митя, передав гармошку приятелю, мигом подскочил к Бесергеневу, перегрузил узел к себе на спину и скомандовал:

— Трогай!

Митя был сыном вдовы-слесарихи Горшковой, женщины необыкновенной доброты. Слесариха родила на своем веку восьмерых ребят, из которых в живых остался один только Митя. С ним Степан встретился в трактире, когда, приехав впервые в Приреченск, целыми днями слонялся по городу в поисках работы. Митя позвал Степана к себе. Слесариха отвела ему комнату, которую Степан и занимал до сих пор.

…— Здравствуйте, здравствуйте, мои хорошие, — встретила Бесергеневых слесариха, — заходите, заходите в комнаты. А ты что же, моя родная, запыхалась так? — обратилась она к Елене и взяла у нее Петьку. — Какой славный мальчонка! — Пощекотала Петьке живот и вслед за Еленой вошла в хату.

— Чего вы шли в полушубках? Связали бы их в узлы.

— А это все едино — что на себе, что в узле, — прохладней не станет, — отозвался старик.

В углу комнаты он увидел икону Николая чудотворца, расчесал пятерней бороду, пригладил волосы на голове, стоявшие торчком, помолился и, опустившись на табурет, расстегнул полушубок.

Митя незаметно куда-то исчез и, минут через двадцать войдя в хату, вытащил из кармана бутылку с вином. Слесариха хлопотала у стола, накрыла его скатертью, расставляла на нем тарелки с огурцами, картошкой и селедкой. Митя, поставив бутылку на стол, вышел в коридор и стал раздувать самовар.

Ели молча. Митя, заметив, что Бесергеневы, кроме Кости, уже убежавшего на улицу, пригорюнились, хлопнул ладонью по столу, от чего со звоном заплясали тарелки, взял гармонь и заиграл что-то веселое.

— А мужики на улице поют! — вбежав в хату, сказал Костя и стал надевать полушубок: — Дождь собирается, — вымочит еще. Я опять побегу на улицу!

— Никуда ты не пойдешь. Я вот те! — пугнул строгостью Степан и снял с Кости полушубок.

Старик расстилал дерюгу в углу комнаты, под иконами: укладывался спать. Рядом с ним — Сергей. Елена кормила грудью Петьку.

— Ложись и ты, сыночек, — сказала она Косте, — день будет, успеешь набегаться.

Степан с Митей вышли на улицу.

Небо потемнело, ветер раскачивал акации, где-то далеко в степи погромыхивал гром.

— Не вешай носа, Степан! — сказал Митя и положил руки на плечо Степана, казавшегося маленьким смутным пятном в быстро густевшей ночи. — Хлеба будет мало — сухари станем жевать!

— Я ничего. Только думаю маленько…

В конце улицы метнулась молния, среди притихшей ночи прогремел гром, рассыпал шум по крышам хатенок, и на дорогу легонько упали первые капли дождя, зарылись в горячую пыль.

— Значит, и нам пора спать, — сказал Митя.

— Да, пора, — поспешно согласился Степан, не без тревоги ожидавший, что Митя, вместо хаты, предложит пойти в трактир — «погладить» новую дорогу.

Постояв немного в дверях, они молча вошли в хату. Все уже улеглись спать. Старик ворочался с боку на бок. Не перестал он ворочаться и когда легли Степан с Митей и заснули.

Услышав, что и Елена не спит, вздыхает, старик заворчал шопотом:

— Ты чего не спишь? Спать надо!

— Нехорошо у меня на сердце, папашка, — плачущим голосом отозвалась Елена, на дворе гром, — молонья…

— Ладно!.. Молонья… — старик густо закашлял и громко приказал: — Спи! — а сам поднялся, пощупал оконные прогоны — не забыли ли заложить — и, затушив чуть-чуть мерцавшую лампу, снова лег.

Но заснуть он долго не мог. Проезжая по железной дороге, Бесергенев через окно вагона видел высокую колосистую пшеницу, — его радовало, что народ будет с хлебом и вместе с тем шелестящий говор колосьев больно отзывался в сердце, напоминая старику о его сгибшей полоске.

Не по душе пришелся старику и Митя.

— Гуляка… собьет сына с пути.

Старик жалел, что за ужином вместо того, чтобы сразу же взять Степана в руки, сам выпил два стаканчика вина.