Избранное

— Ну, чего ж ты молчишь? — Бесергенев сдвинул суровые брови. — Или после завтрака язык не ворочается? Тебе нужно уйти?

— Да нет… никуда я не ухожу… — соврал Степан, подчиняясь Мите, который стоял за спиной отца и настойчивыми глазами приказывал не говорить ему правду.

— Ну тогда пройдемся со мной.

— Куда? — упавшим голосом спросил Степан, поняв, что лишится прогулки на лодке, а самое главное — не узнает, что такое интересное будет на Зеленом острове. — Папашка, может, мы завтра пойдем? — Степан поднял на отца робкие, умоляющие глаза и опять соврал: — Я, папашка, всю ночь работал, соснуть хочу часа два.

— Это еще что за мода такая — днем спать! — рассердился отец. — Ты, кажись, не старик. Ночь придет — отоспишься. Идем! — Бесергенев решительно направился к двери.

Вслед за ним, виновато вздернув плечами в ответ на укоряющий взгляд Мити, вышел и Степан, понуро опустив голову.

— Ты что ж при людях вздумал перечить отцу? — сразу набросился на него Бесергенев. — Где это ты научился? Или забыл, как я тебя учил? Можно напомнить. Сил у меня, чтобы с тобой совладать, хватит.

— Да я ведь, папашка, только спросил вас, — плаксиво пролепетал Степан.

— Не обо всем можно спрашивать! Что отец приказывает, то и делай. Я тебя на свет народил. Нет, не в меня ты пошел, — сокрушенно тряхнул бородой Бесергенев. — Да и во всем нашем роду еще такого, как ты, я не знаю. Вино с утра пьет. Колбасу покупает. Что ты за барин такой?

— Колбасу, папашка, Митя за свои деньги купил.

— Молчи, когда отец говорит! — вскипел Бесергенев. — Что ты в грех меня вводишь в такой большой праздник?.. Послал господь деточек, живи да радуйся на старости лет.

Он тяжко вздохнул и, снова вскипая, накинулся на Степана:

— А почему в хате травой не посыпано? Или ты забыл, что сегодня троицын день?

Степан подавленно молчал, виновато моргал глазами.

— Забыл, что ль? — наступал на него Бесергенев, с трудом сдерживая себя, чтобы не закричать во весь голос и не ударить сына среди бела дня при народе. — Я тебя спрашиваю. Или не желаешь отцу родному ответа давать?

— Трава, — папашка… она… трава… посыпана, — заикаясь, выдавил из себя Степан, с опаской поглядывая на отца. — А в той, значит, комнате, где завтракали, слесариха собиралась после посыпать. Потому, как все время толкались. Я, папашка…

— Ну, ладно. Хватит, — остановил его Бесергенев, немного поубавив свой гнев. — Главное дело — нашел оправдание: все время толкались. А ты вот что скажи: в церковь сегодня ходил?

— Ходил.

— Не обманываешь?

— Я, папашка, вас никогда не обманывал.

— Знаю, что раньше никогда. А теперь, может, и эту науку постиг?

— Нет, — отрицательно покачал головой Степан, забыв, что несколько минут назад соврал отцу.

— Значит, в церковь ходил, — голос Бесергенева подобрел.

— Ходил, папашка. Ей-богу, ходил.

— Ну и хорошо. А божиться без дела не следует. Я и так тебе верю. — Бесергенев стал совсем добрым и спокойным тоном подвел черту под этим неприятным ему в праздничный день разговором. — Я тебя, Степа, не раз предупреждал: смотри, не упусти из головы ума. И опять предупреждаю. У тебя ведь семейство. А выведешь из терпенья, не посмотрю ни на что. Зажму промеж ног, да пряжкой.

Дорога вывела их в степь.

2

Степь начиналась сейчас же за Кудаевкой и приглушенно шумела тяжелыми колосьями, налитыми созревающей пшеницей. Хлеба принадлежали деревне Гнилорыбовке, расположенной за Змиевой балкой, отделявшей деревню от города…

Бесергенев замолчал и ускорил шаги, словно заметил что-то весьма важное и боялся упустить его из виду. Подойдя к хлебам, он перекрестился, вырвал колосок и, вышелушив на ладонь сочное полное зерно, долго любовался им.

— Пожалуй, с десятины… люди… пудов восемьдесят соберут, — выдавил он глухим голосом и, крепко зажав зерно в руке, поник головой. Потом торопливо двинулся дальше.

— Куда мы идем, папашка? — осмелился Степан.

— Вон на тот бугорок, — Бесергенев указал рукой на курганчик, возвышавшийся недалеко от дороги.

Когда взобрались на вершину курганчика, Бесергенев выбрал место, где трава росла гуще, присел и долго молчал, тяжело дыша через нос, а потом снял сюртук и сапоги и требовательно предложил Степану:

— Давай полежим маленько. — Он лег на спину, вытянувшись во весь рост, и прикрыл лицо от знойного солнца картузом.

Минут через тридцать Бесергенев захрапел.

Степан лежал на боку, немного поодаль от отца, упрятав локоть в траву и подперев ладонью лицо.

С курганчика был виден весь Приреченск, растянувшийся на бугре. Особенно стройно, радостно и четко выделялась единственная в городе больница, выстроенная совсем недавно. Корпуса ее были белыми и похожими на заморские корабли, которые Степан видел на картинке, и ему казалось, что корпуса, тихо покачиваясь, плывут к нему.

Над центром города висело поднятое ветром мутное облако пыли. А высокие каменные дома нахмурились, сдвинулись сурово, будто собирались двинуться решительным походом на Кудаевку, подмять под себя ее низенькие, хилые хатенки.