Избранное

Был достигнут предел растительной силы, необъятность роста поглотила все сферы, затмила все небеса и все россыпи звезд, и иссяк полноводный жизнетворный колодец мира, превратившись лишь в прохладное влажное свеченье, — был перейден предел. И растительный космос, изнемогший от последнего неимоверного напряженья, обессиленный последней всепожирающей вспышкой, затих, испуская дух; бледным мерцающим сплетеньем он реял во мраке, еще был в нем видим, уже его не озаряя, и вместе с растительной иссякла и его светоносная сила, ясность его луч за лучом поглощалась тьмою, беспредельно истаивала в ее бесконечности, в этой второй бесконечности, и так же истаивал в ней бездонный колодец мира, опадал, как вянущий стебель, вялым свеченьем истекая в бездонную тьму. И объяла первозданная тьма все, что еще жило, ей и ее немоте было отдано во власть бытие, испустившее дух, уже нераздельное, уже не прорезаемое вспышками ни растений, ни звезд; недвижно парили весы времени в бездыханном немом равновесии, и остановилось дыханье души и мира в этой бездыханной немотствующей черноте. Тенью пропитавший бесконечность, но еще в ней не растворившийся, прял свою пряжу первозданный ночной мрак, хоть еще и не вечная ночь: слишком зрима была еще эта тьма, чтобы, подобно всему чувственно постижимому, не таить в себе своей противоположности, и, хотя утихли навек все приливы и отливы неба, все приливы и отливы сердца, слабая струйка света еще раз просочилась из тьмы, словно последний остаток бледного света растений и созвездий, оба света неразрывно слиянны, — каменно-первозданная, чреватая мраком, единая праоснова созвездия и растенья; и еще раз отступила тьма перед странно-разреженной ясностью, что напоминала день, не будучи днем, и все же была больше чем день, и лежала на всем сущем, не одушевлена ни дыханьем звезды, ни дыханьем растенья, ни дыханьем зверя, — всеобъемлющий бездыханный день. По-ночному черные в его свете, лишенном тени, простирались недвижные воды — и уже не отражали солнца; по-ночному бледные в этом свете простирались по беспредельному земному полю беспредельно высокие дебри корней, так уже и не зазеленевшие, — и увядали. Он же, лишенный покровов растительных и животных, стал ростом выше гор, истукан из глины, земли и камня, чудовищная гигантская башня, глиняный кряж без рук и без ног, бесформенная исполинская глыба, и все же ничтожно малый на безмерном поле земного щита под щитом небесным, меж двух роговых окостенелых щитов; и тяжко ступал он по безмерной окостенелой скалистости земного щита — нет, не ступал по ней, а был влеком, был несом над нею, безликий, окаменелый; и все же, замирая в предчувствии, видел он свет за щитом небесного свода, видел его, потому что звезда востока — он коснулся ее головой — канула в каменное его чело как новое око, третье око над теми двумя, что ослепли в каменном плене, и было это третье око зрячим, всевидящим, божественным и все же человечьим оком.