Избранное

И под натиском печали, внезапно на него нахлынувшей и его одолевшей, он долго хныкал, затем опустился на свою скамеечку, и тут хныканье превратилось в шумное всхлипывание, ибо бутылка, которую он обхватил дрожащей рукой, оказалась пустой. Но так как его партнер, движимый тем сочувствием, какое питают друг к другу пьяные, нежно погладил его по плечу, Цахариас накинулся на него:

— Невнимательность уже не одного ученика свела в раннюю могилу. Вот… Небытие, пустота!

И в доказательство своей правоты он поднял бутылку и взмахнул ею.

Тут печаль с той же силой и безо всякого перехода внезапно обернулась радостью: точно по мановению волшебной палочки, бокалы вновь оказались наполненными драгоценной влагой, и эта приятная неожиданность заставила обоих рассмеяться от души. Они просто-напросто не заметили, что бдительная кельнерша восприняла размахивание пустой бутылкой как сигнал к замене ее полной.

— Послушание по первому знаку, — удовлетворенно кивнул Цахариас. — Так и должно быть… Это, кстати, благоприятно скажется на вашем аттестате.

— Стоп! — сказал молодой человек повелительным тоном специалиста по питейной технике. — Прежде чем продолжать накачиваться, вам надо подкрепиться, и притом как следует, а не то нам с вами на собственных ногах отсюда не уйти.

И он заказал сосиски с тушеной капустой, швейцарский сыр и черный хлеб. Цахариас с довольным видом обхватил обеими руками бокал, но не поднес его ко рту, а стал послушно ожидать заказанную еду.

Когда же ее подали, он поднялся с бокалом в левой руке и, силясь укротить дрожащие ноги и даже вытянуться по-военному, одарил собеседника поклоном, выполненным по всем правилам.

— Цахариас, штудиенрат, — представился он. — На брудершафт!

Молодой человек, тоже поднявшись, крепко пожал протянутую ему десницу.

— Прекрасно! На брудершафт!

И, чокнувшись, они взяли друг друга под руку, чтобы в этой позе осушить свои бокалы до дна. Но потом, когда они вновь сели лицом к лицу, Цахариас строго спросил:

— А твоя — как твоя фамилия?

В знак сохранения тайны молодой человек приложил палец к губам.

— Тсс, не экзаменовать! Я же предупредил: никакому экзаменатору не выудить у меня ни имени, ни фамилии.

От этих слов на Цахариаса вновь нахлынула печаль.

— Но я же тебе сказал, как меня зовут… Где же справедливость?

— Ты на Цет[16], а я на А. Раз мы теперь братья, то все имена и фамилии, да, да, все, от А до Цет, от первой буквы до последней, принадлежат нам обоим.

Такое чрезвычайно понравилось Цахариасу, понравилось и сидевшему в его нутре учителю математики, и довольный штудиенрат повторил смеясь:

— Все, от А до Цет.

— Итак, — весело сказал молодой человек, поднимая бокал, — выпьем за наши имена, а еще — за любовь, не знающую никаких имен!

Цахариас покачал головой.

— Любовь? Нет ее, любви!

— За что же тогда?

Вопрос был не из легких, и Цахариасу пришлось напрячь свой ум, чтобы найти наконец нужный ответ:

— За братство!

— А оно есть?

— Пожалуй, да!

Итак, они выпили за братство, после чего Цахариас принялся за свои сосиски, каждый кусочек которых он нагружал тушеной капустой, предварительно подцепив и приподняв ее, как поднимают вилами сено, а отправив в рот очередной кусочек со свешивающимися с него капустными лохмотьями, посылал ему вдогонку добрый глоток вина.

— Запивай вином сыр, — сказал А., — а не капусту: для нее это вино слишком благородно.

— Верно, — согласился Цахариас. — Вино и сыр — так у нас было заведено во Франции. Но теперь мы в Германии.

— Правила еды и питья не имеют отношения к государственным границам: они интернациональны и с них начинается мировое братство.

Цахариас ухмыльнулся с видом превосходства.

— Интернационально, значит, не по-немецки, братство вот это по-немецки.

— А я думал, ты социал-демократ.

— Так и есть: правоверный немецкий социал-демократ.

— Значит, ты должен мыслить как интернационалист.

— Так и есть: правоверный интернационалист чистейшей воды, можешь не сомневаться. Но Интернационалом должны будем руководить мы, немцы, а не русские и уж никак не французы, не говоря уже о прочих нациях. Путь к демократическому интернационализму лежит через братство, а не через эту непутевую Лигу Наций, и наша задача — вдолбить такую мысль всему миру, и прежде всего мнимым победителям, то есть западным демократам.

— Остается лишь спросить, позволят ли они вам это сделать.

Цахариас состроил насмешливую гримасу.

— Победителями являются побежденные. Течение жизни всего мира, ее форму и форму ее демократии определят не-победители… Если не мы, то русские позаботятся об этом.

— Демократическими методами?

— А это уж как посмотреть! Так вот, нам надо спешить. Западные державы только болтают и, прикрываясь этой якобы демократической болтовней, обделывают свои делишки. Потому-то они и поднимают столько шума вокруг этого Эйнштейна. Столько никчемного шума! На самом деле болтунов интересуют только их делишки, и этот дух мы из них вышибем.

— Слишком красиво, чтобы быть похожим на правду.

Что это еще за возражение? И Цахариас сразу же высказал свое неодобрение: