Избранное

Как бы он счастлив был, когда на раскаленном солнцем песчаном плацу он одним звуком своего птичьего голоса приводил в движение десять человек; он жадно вдыхал запах их пота и прислушивался к их тяжелому дыханию.

— Ложись! — И вздымается пыль! — Ползком, встать, шагом марш! — О, если бы он только мог обрушить на эти спины дождь из железных колючек и сосулек, превратить их в сплошное кровавое месиво, а затем посыпать солью, градом и мелким песком… С какой радостью он излил бы всю свою горечь на это человеческое мясо, с каким упоением отомстил бы солдатам за всю ту несправедливость, которая, как он считал, выпала на его долю.

Огромной радостью для него было выбрать себе жертву среди солдат и позабавиться над ней, распластать беднягу по земле, заставить его пядь за пядью измерять собственным телом родную землю, и все для того, чтобы тот стал в конце концов настоящим воином. Он не упускал ни одной возможности дать солдату наряд вне очереди, посадить под арест, упрятать в тюрьму. И когда ему это удавалось, тогда он чувствовал, что исполнил свой долг, последовал голосу собственной крови.

Он испытывал несказанное наслаждение, наблюдая, как стоящий перед ним здоровенный мужчина кипит бешенством, яростью и ненавистью к нему. Но пусть посмеет произнести хоть ползвука! Копыта вместе — и замри как статуя! Придется проглотить все издевательства, хотя, кажется, легче было бы умереть. Потому что нет среди вас ни одного, кого не страшили бы железные решетки и заплесневелые камни тюрьмы; и как ни сильна ненависть, она никого не ослепляет настолько, чтобы забыть о них. А уж Суло Лайне не упустит возможности засадить вас в тюрьму, он все устроит наилучшим образом, да, именно наилучшим образом. На нем мундир защитника родины, на погонах три белые лычки, и его сердце дрожит от переполняющей его ненависти, радости и гордости…

Так проходит время, год за годом. Одна партия человеческого мяса вырывается из его рук, но на смену прибывает новое, со свежей кровью.

А он все так же стоит на краю плаца, изящный и стройный, на плечах лычки, а в сердце бездонная горечь и ненависть. Он по-прежнему мечтает о том, чтобы обрушить на солдатские спины дождь из железных колючек, а потом посыпать их солью и мелкой пылью. И наверное, только тогда был бы он совершенно счастлив, когда смог бы пройтись по этому песчаному плацу, увязая по щиколотки в искромсанном на куски человеческом мясе, и из-под ног у него брызгала бы алая человечья кровь.

По-военному красиво

Утром капитан Лелу сидел в зале казино и прихлебывал кофе, по обыкновению своему, молча, так что казалось, будто он погружен в печальные раздумья. Но ни единого живого чувства давно уже не оставалось в его душе, одна только беспросветная горечь и нескончаемая, не находящая себе выхода тоска.

Он встал и направился к себе в роту, на службу. Весеннее солнце уже успело подсушить землю, и песок весело поскрипывал под ногами. Дул теплый ветерок и гнал обрывки облаков по прозрачной синеве. Из сосняка доносились звонкие голоса каких-то птах и смешивались с резким, пронзающим воздух карканьем гарнизонных ворон, вовсю радовавшихся весне. Такие весенние дни всегда обновляют душу, убивают закравшихся туда червей уныния, горечи и досады, а ветерок выдувает накопившуюся за год пыль разочарований. Но душа капитана Лелу была подобна загнанной до полусмерти кляче, которой ни до чего уж нет дела, чьи обвислые губы кривит бессмысленная усмешка, обнажая единственный обломанный и пожелтевший зуб.

Да и то верно! Вот думаешь, кто может быть свободнее, чем ветер и облака. Да только и их бег по синему небу так же нескончаем, как и путь капитана Лелу по песчаной площадке гарнизона.

Прошло уже десять лет с тех пор, как капитан Лелу — тогда еще молодой прапорщик — ступил на этот бесплодный песок. Юный и гибкий, чистый и выхоленный, веселый и беспокойный, он напоминал только что прозревшего котенка. Все в этом мире удивляло и радовало его. Потом он проделал несчетное количество шагов по этому песку, жизнь заполнилась тысячами мелких забот, и в разное время две новые звезды появились в петлицах. Он сделался господином капитаном и перестал быть тем добродушным и холеным, похожим на котенка прапорщиком. Жизнь прошлась своей кистью по его лицу, и теперь на нем были отчетливо видны следы прожитых лет, страданий, пристрастия к крепким напиткам. Хотя его мундир был по-прежнему в безупречном порядке, но потерял со временем свою былую щеголеватость и уже не так плотно облегал фигуру. Теперь в одежде капитана стала заметна какая-то трудно объяснимая ветхость, которая особенно бросалась в глаза, когда он надевал шинель, выцветшую от дождя и солнца. Она болталась на нем как на колу, и полы ее хлопали на ветру. Эту его неизменную шинель солдаты прозвали «серой шкурой». А потом название перешло и к ее владельцу.