Избранное

— Кровосмесительная и педическая. — И он поведал своему молодому другу, что Чайковский влюбился в собственного племянника и посвятил этот шедевр ему. — И вся достопочтенная лондонская публика — здесь. Прелестно, да?

— О занятных вещах ты наслышан, — ответил Морис с пуританскими нотками в голосе. Казалось бы, вот он, наперсник, изливай душу — увы, не хотелось. Но он тут же взял в библиотеке жизнеописание Чайковского и принялся его изучать. Для обычного читателя обстоятельства женитьбы композитора едва ли представляют особый интерес, проблемы несовместимости для него — явление смутное, Морис же был глубоко взволнован. Ему были ясны подлинные масштабы этой катастрофы… доктор Барри едва не обрек его на нечто подобное. Заглатывая книгу кусками, он познакомился с Бобом, очаровательным племянником, которым увлекся Чайковский после распада собственного брака, именно благодаря ему состоялось духовное и музыкальное возрождение композитора. Книга сдула начавшую было собираться пыль… кажется, это единственное литературное произведение, которое принесло ему реальную помощь. Правда, эта помощь отбросила его назад. Отбросила к истории в поезде, и он не приобрел ничего, разве что окончательно убедился: все доктора — глупы.

Казалось, пути перекрыты, и в отчаянии он вернулся к порочной практике, которую бросил еще мальчишкой, — и, как ни странно, обрел пусть и унизительный, но покой, умиротворил физический позыв, что преобладал над всеми его ощущениями, получил возможность нормально работать. Он был середняком и вполне мог победить в схватке среднего уровня, но природа заставила его противостоять чрезвычайному… справиться с подобными обстоятельствами без посторонней помощи под силу только святым, и Морис чувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Незадолго до его поездки в Пендж забрезжила новая надежда, убогая и безрадостная, — гипноз. Рисли рассказал ему, что гипнозу удачно подвергли мистера Корнуоллиса. Доктор объявил: «Бросьте, вы вовсе не евнух!» — и оп-ля, напасть вмиг исчезла. Морис записал адрес этого доктора, хотя и не рассчитывал на что-то путное: одной встречи с медициной ему хватило, к тому же Рисли явно о чем-то догадывался. Когда он диктовал адрес, в голосе слышалось дружелюбие, но и легкая усмешка.

33

Теперь, когда интимное общение Клайву Дарему не угрожало, он жаждал помочь другу, которому, наверное, после их расставания в курительной приходилось несладко. Они перестали писать друг другу несколько месяцев назад. В последнем письме, написанном после Бирмингема, Морис сообщил, что сводить счеты с жизнью не будет. Это его побуждение Клайв никогда не принимал всерьез и был очень рад, что с мелодрамой покончено. Когда они говорили по телефону, на другом конце провода он слышал человека, достойного уважения, — человека, готового позабыть прошлое и позволить страсти перетечь в приятельство. Тут не было наигрыша, не было фальши: в голосе бедняги Мориса слышалась робость, даже легкая обида — совершенно естественные, и Клайв чувствовал, что может по-настоящему ему помочь.

Он горел желанием сделать все, что в его силах. И хотя качество, каким было наполнено прошлое, ускользнуло от него, Клайв все помнил и не мог не признавать: Морис вынес его из волн эстетства на берег солнца и любви. Без Мориса ему никогда бы не стать существом, достойным Энн. Друг помог ему пережить три бесплодных года, и теперь он считал себя обязанным отплатить той же монетой. Клайву не нравилось совершать что-то из благодарности. Он предпочел бы помочь из чисто дружеских побуждений. Но выбирать не приходилось, и если все пойдет хорошо, если Морис не даст волю чувствам, если согласится не прерывать телефонную связь, если будет вести себя здраво по отношению к Энн, если не будет дуться, грубить или сверх меры серьезничать — они снова могут стать друзьями, но идущими разными путями и разной поступью. У Мориса много чудесных качеств, и наступит время, когда они снова проявятся — Клайву хотелось в это верить.

Мысли, подобные изложенным выше, посещали Клайва редко и неназойливо. Средоточием его жизни была Энн. Найдет ли Энн общий язык с его матерью? Энн выросла в Сассексе, возле моря, — понравится ли ей в Пендже? Как она отнесется к тому, что с религией дело здесь обстоит слабо? И, наоборот, слишком много политики? Любовь одурманила его, и он отдавал Энн тело и душу, стелил к ее ногам все, чему его научила прежняя страсть, и лишь с усилием вспоминал, на кого та страсть была направлена.