Избранное

Что ж, решил Морис, почитаем Леки… но разум его быстро спасовал, и через несколько минут он, бросив книгу на кровать, предался мрачным мыслям по поводу своей телеграммы. Среди уныния Пенджа намерение его только окрепло. Жизнь вела в тупик, в конце маячила навозная куча… надо обрубать связи с прошлым и все начинать сначала. Если верить Рисли, гипноз может полностью изменить человека, если он готов расплеваться с прошлым. Что ж, прощайте, красота и тепло. Вы уткнулись в навозную кучу — так тому и быть. Морис развел занавески и долго смотрел на дождь, долго вздыхал, и стучал себя кулаками по лбу, и кусал губы.

35

Следующий день снова воздал должное унынию и был хорош только одним — казался тяжким сном, не имеющим ничего общего с реальной жизнью. Арчи Лондон порол несусветную чушь, капли дождя вяло стучали по подоконнику, и во имя спорта — священное слово! — им пришлось гонять кроликов по землям Пенджа. Иногда их выстрелы достигали цели, иногда — нет, иногда они ставили силки и пускали в дело хорьков. Кроликов развелось слишком много, их надо было отстреливать, вот гостям и навязали эту веселую охоту: Клайв благоразумно решил совместить приятное с полезным. К ленчу они вернулись, и Морис с восторгом узнал, что мистер Ласкер Джонс прислал ответную телеграмму и предлагал встретиться завтра. Но восторг быстро улетучился. Арчи предложил продолжить охоту на длинноухих, и у Мориса даже недостало сил отказаться. Дождь поутих, но туман стал гуще, грязь прилипчивее, и ближе к чаепитию они потеряли одного хорька. Егерь дал понять, что это их вина, но Арчи считал иначе и изложил Морису свою точку зрения в курительной, подкрепив ее рисунками. Местные политические деятели прибыли вместе с обедом, в восемь часов, и после обеда потолок продолжал истекать в тазы и блюдца. А потом — та же Бордовая комната, та же погода, та же безысходность… рядом на кровати сидел Клайв и вел задушевную беседу, но это ничего не меняло. Такой разговор мог бы расшевелить Мориса раньше, но негостеприимство настолько выбило его из колеи, прошедший день был наполнен таким одиночеством и безмыслием, что он уже не мог внимать призывам из прошлого. Он настроился на волну мистера Ласкера Джонса и хотел остаться один, чтобы изложить свои обстоятельства в письменном виде.

Клайв чувствовал, что визит друга не удался, и заметил:

— Извини, так уж совпало — у меня сейчас самая гонка. Политика ждать не может.

Он тоже был слегка раздосадован и даже забыл, что у Мориса день рождения, зато вовсю пытался убедить его остаться на крикетный матч. Морис отказался — он приносит извинения, но остаться не может, у него в городе важная и неожиданная встреча.

— Приезжай потом! Мы никудышные хозяева, но безмерно тебе рады. Считай, что этот дом — гостиница, ты ездишь по своим делам, мы — по своим.

— Видишь ли, я собираюсь жениться, — объявил Морис, причем слова вылетели из него сами, будто жили независимой жизнью.

— Как здорово, — отозвался Клайв, и ресницы его опустились. — Как здорово, Морис. Это самое великое дело в жизни, может быть, единственное…

— Знаю.

Морис сам не мог понять, зачем это сказал. Слова вылетели в дождь… мысли о дожде и прогнивших крышах Пенджа все время были на периферии его сознания.

— Не хочу докучать тебе, но скажу честно: Энн догадалась. Женщины — существа необыкновенные. Едва я приехал, она сразу заявила: у Мориса припрятана козырная карта. Я ее высмеял, но приходится признать, она оказалась права. — Клайв поднял глаза. — Морис, я так рад. И так чудесно, что ты мне сказал… я всегда хотел, чтобы в твоей жизни это случилось.

— Знаю.

В комнате повисла тишина. Но Клайв уже обрел себя прежнего — великодушного, обаятельного.

— Вот чудо, а! Не представляешь, как я рад! Даже слов не нахожу! Ничего, если расскажу Энн?

— Ради Бога. Кому угодно! — воскликнул Морис грубовато, но Клайв не заметил. — Чем больше народу будет знать, тем лучше. — Нажим извне будет ему только на руку. — Если девушка, на которую я нацелился, откажет — найдутся другие.

Это заявление Клайв воспринял с легкой улыбкой, но был так доволен, что подначивать Мориса не стал. Он, безусловно, был рад за Мориса, но отчасти и за себя — острые углы его положения окончательно скруглялись. Гомосексуализм стал ему противен, и он с отвращением вспоминал Кембридж, Синюю комнату, некоторые прогулки по парку… нет, ничего постыдного в них не было, просто эдакий изысканный абсурд. Не так давно он наткнулся на стихотворение, которое написал во время первого приезда Мориса в Пендж, такое напыщенное, такое вывороченное — настоящий привет из Зазеркалья. «Эллинские суда отбрасывают тень». Вот так он обращался к постигающему науку крепышу? Слава Богу, наконец и Морис вырос из этой сентиментальности… эта мысль очищала душу, и слова тоже рвались наружу, словно живые…