Избранное

Третьим военачальником, откликнувшимся на зов дона Пабло Кольадо, был Педро Браво де Молина, главный альгвасил Мериды, он прибыл в Эль-Токуйо с четырьмя десятками всадников, вооруженных копьями и кожаными щитами. Считая тех, кого удалось собрать в Эль-Токуйо губернатору Кольадо и Гутьерре де ла Пенье, и тех, кого привели с собой Гарсиа де Паредес из Куикаса и Браво де Молина из Мериды, королевское войско состояло из двухсот солдат, и почти все они были на лошадях.

Можно было бы набрать и больше, ваша милость, не сомневайтесь, но имя Лопе де Агирре объяло умы страхом и ужасом. Жители Валенсии, к примеру, с приближением тирана ушли в тростники, что растут по берегу озера Такаригуа, население Баркисимето попряталось в густых зарослях и ущельях, и в Эль-Токуйо все снялись с места, женщины впереди, и со всем своим скарбом отправились искать надежного убежища. Несколько солдат, записавшихся в войско к Педро Браво в Мериде, захотели вернуться домой, как только узнали, что их отправляют сражаться с жестоким тираном.

— Тех, кто не захочет идти по доброй воле, я приведу насильно, — вынужден был сказать Педро Браво, чтобы пресечь недовольство.

Клянусь вашей милости честью, что страх, который внушал Лопе де Агирре своим противникам, был орудием куда более грозным, чем все его мараньонское войско, и примером тому — страх, овладевший губернатором Педро Кольадо, которого злые языки окрестили за то Педро Говнядо.

Вести о принимаемых противником мерах своевременно доходили до ушей жестокого тирана благодаря сообщениям, которые посылал алькальд Борбураты дон Бенито де Чавес, ставший ему другом с того дня, как Лопе де Агирре благородно возвратил его жену и дочь. Вождь мараньонцев, потеряв покой от гнева и жажды славы, вышел навстречу судьбе, ожидавшей его в Баркисимето. Начинался октябрь (месяц, который, согласно пророчеству Мандрагоры, личного духа, что вождь некогда носил в себе, должен был стать месяцем его смерти); генерал приказал барабанщикам дать сигнал к выступлению.

Но перед тем, как выйти из Валенсии, он обратился к солдатам с пространной торжественной речью:

— Ну, солдаты, в дорогу, да не вздумайте свернуть с пути, смотрите, я вас насквозь вижу и знаю, что у кого на уме; смотрите, я знаю, что за люди живут в Перу, они мастера потихоньку подложить свинью; смотрите, я знаю, вы спите и видите, как бы убить меня или бросить в беде, я знаю, вы хотите моей кровью искупить сотворенное вами зло, смотрите, все камни Перу залиты кровью командиров, которых вы убили и кинули в трудную минуту, у вас это в обычае — сперва натворить дел, попользоваться, а потом бежать-спасаться, искупать содеянное кровью несчастных командиров, которых вы всегда обводите вокруг пальца. Поторопитесь убить меня, не то я вас опережу; того, кто захочет мной поужинать, я съем на обед; и не забудьте, вы все, вместе взятые, не имеете права убить меня, а я вправе убить вас всех. Вы что, забыли, что убивали принца и губернаторов, алькальдов, монахов, священников, командоров и женщин, забыли, что грабили, потрошили, изничтожали напропалую? забыли, что мы ведем войну не на жизнь, а на смерть и что самое меньшее, что они у вас отрубят, это ухо? не знаете разве, что без меня нет вам жизни и никуда вам не уйти, нигде не спрятаться на всем белом свете; и разве вы не хотите стать людьми порядочными, чтобы никто не мог причинить вам зла и чтобы Перу и все остальное стало вашим? Черт меня подери, мараньонцы, если бог даст нам здоровья, никто из вас не будет обойден и каждый станет в Перу командиром над другими людьми, и я сделаю так, что все королевства Перу будут управляться мараньонцами, подобно тому как готы властвовали над Испанией. Что ж, теперь мы из страха смерти не станем брать того, что совершенно очевидно наше и что для нас приготовила наша судьба? Смотрите, в храмах Куско все индейские ведуны как один твердят, что с гор, из земель неведомых должны прийти люди, которые станут владыками Перу, и те люди — мы, мараньонцы, я это доподлинно знаю.

Через три дня мараньонское войско подошло к хижинам, ютившимся вокруг копей, где добывали золото; место это называлось долиной Чируа, а в копях работали рабы. Еще в дороге Лопе де Агирре сказал:

— Хотел бы я встретить этих негров, что работают в копях Чируа, я бы дал им свободу, как дал ее тем двум десяткам негров, что идут с нами, кто знает, может, та сотня негров из Чируа тоже присоединится к нам и пойдет войной на короля, что их презирает, и на хозяев, что держат их в цепях.

Как же стало ему не по себе, когда он увидел, что копи брошены, кирки и палки валяются на земле, куры заперты в курятниках, маис — в амбарах, но ни одной живой души во всей округе, надсмотрщики сбежали, уведя с собой черных рабов.

— В королевствах Перу, которыми мы станем управлять, — сказал Лопе де Агирре, — несчастные, что теперь стонут в рабстве, будут свободными; сама жизнь и справедливость велят нам освободить их; я готов отстаивать свободу рабов точно так же, как собственную жизнь и жизнь своей дочери.