Избранное

Большая комната, куда сиделка ввела троих подрабатывающих студентов, — темная, как сарай, отгороженная от внешнего мира тяжелыми шторами, в нее не проникает с улицы ни свет, ни шум. Она так заставлена мебелью, что напоминает помещение для распродажи подержанных вещей. Студенты, пройдя по залитому ярким полуденным солнцем газону, вошли в эту комнату во флигеле в глубине двора, щурясь и моргая со света и то и дело натыкаясь на мебель, с трудом добрались до указанных им стульев и вздохнули с облегчением. Они немного трусили и готовы были сбежать. Им показалось, что они попали в лес, где вместо деревьев — старая, никому не нужная мебель. И когда сиделка, подобно ночному зверю, свободно передвигающемуся в кромешной тьме, дернула за кисточку выключателя на высоком торшере, стоявшем против их стульев, тусклый желтый свет осветил три напряженных лица. Студенты секунду смотрели друг на друга, словно выискивая скрытую в лицах тайну, но тут же отвели глаза. Их стулья были выстроены возле низкой кровати, завешенной светло-зеленым бархатным пологом. Из угла кровати, неожиданно приподняв голову, на них внимательно и настороженно, как ласка, уставился старик. Ничем не примечательный — маленькая головка, коротко стриженные седые волосы, и лишь глаза зоркие, ястребиные.

— Это студенты, они в течение недели будут вам рассказывать, что происходит в мире. Но вы ни в коем случае не должны переутомляться, обещайте мне — не больше получаса в день, — не терпящим возражений тоном сказала старику сиделка.

— Чрезвычайно признателен вам, что пришли. Я уже очень давно замурован в этих четырех стенах. И сейчас, перед смертью, мне вдруг захотелось услышать, что делается в мире. Вот уже десять лет я живу без газет и радио. Интересно, что сталось с ними теперь? — прохрипел старик, без конца покашливая.

— И без телевизора, — добавила сиделка.

— Больше того, с тех пор как меня заперли здесь, вы первые люди, пришедшие сюда из внешнего мира. Поэтому, надеюсь, отнесетесь ко мне снисходительно. Предвкушаю удовольствие, с каким я буду слушать ваши рассказы, — с воодушевлением сказал старик.

— Это студент филологического факультета, этот — с биологического, а студентка с педагогического отделения. На сегодня вам лучше ограничиться знакомством! Вы слишком взволнованы, — сказала сиделка. Она тоже была немолода, за пятьдесят. Щеки прорезаны глубокими, как шрамы, морщинами, что придавало ей злой, почти свирепый вид.

— Ну что ж, согласен. Эта женщина, так же как и я, не знает, что делается в мире. О чем ее ни спросишь, ничего определенного в ответ не услышишь, — сказал старик, тихо засмеявшись. Смех его напоминал какой-то свист, будто он втягивал воздух.

— Прошу вас. — Выпроваживая студентов, сиделка потянула за кисточку выключателя.

Откуда-то снизу, из тьмы, выплыл хриплый голос старика:

— Минутку, минутку, прежде чем вы уйдете, скажите мне только одно: в мире, по общему мнению, все идет хорошо? Могу я умереть спокойно?

— Все хорошо, все отлично, — горячо ответил филолог, стараясь скрыть охватившее его беспокойство.

Студенты вышли, оставив жалкого, брошенного всеми старика, и их снова ослепило летнее полуденное солнце. Они шагали плечом к плечу, щеки их пылали жаром, а глаза от яркого света сузились до щелочек, как у монголов. Все трое испытывали облегчение, и никому не хотелось оглядываться на флигель в глубине двора.

Они шли по газону, все убыстряя шаг, будто из крепости одиночества, где заперт девяностолетний старик, бросился за ними в погоню дух смерти, готовый их задушить.

Сиделка, сложив руки, как солнцепоклонник, а может, просто прикрываясь ими от солнечных лучей, шла рядом со студентами, а когда те ушли довольно далеко вперед, резво припустилась за ними и, догнав, сказала:

— Я с самого начала просила вас говорить ему, что мир сейчас переполнен счастьем, купается в нем. И поэтому, когда один из вас сказал, что все хорошо, все отлично, остальные двое должны были присоединиться к нему, тогда это выглядело бы более убедительно.

Биолог и студентка согласно закивали. И правда, им следовало как-то поддержать филолога. Их ведь наняли именно для того, чтобы они развернули перед умирающим старцем блестящую, иллюзорную картину реального мира. Студенты попрощались с сиделкой у ворот, так закончился первый день их работы. Выйдя со двора, они перескочили через канаву на перекопанной мостовой и направились к станции метро. По их лицам струился пот.

— В жизни у меня не было такой легкой работы, — грустно сказал биолог.

— Девяносто лет… Я-то думал, он еще дряхлее и уже ничего не соображает, а он, как ни странно, еще вполне в своем уме, правда?

— Да нет, все-таки он совсем дряхлый. Сиделка говорила, что вряд ли он дотянет до конца лета, — сказала студентка.

— А знаешь, когда он задал свой вопрос: в мире все идет хорошо? — и ты ответил, что все хорошо, все отлично, — во мне поднялось чувство протеста, — сказал биолог. — Потому-то я и промолчал, не поддержал тебя.